Мировая революция. Воспоминания

Я дал довольно полное описание нашей антиавстрийской пропаганды, а также показал силу австрофильства в союзнических государствах; его опасность заключалась не в союзниках, но в нас. За границей мы не дали союзникам ни малейшего повода для выступления против нас; было нас мало, а потому было возможно создать единую и неизменную антиавстрийскую программу и удержать в эмиграции и легионах порядок. Но на родине были иные условия; там были различные партии, были прямо австрофильские партии, в иных партиях были австрофильские оттенки, были еще и выдающиеся политические австрофильствующие личности, и last not least: все ведь находились под давлением правительства и военного террора, и рядом с сильными характерами были и слабые. Если бы союзники хотели привлечь на свою сторону и удержать Австрию, то тормозили бы дело именно здесь. То, что, несмотря на все преимущества у союзников, Вена все же пала, до известной меры виновата сама Вена своей политической и дипломатической неспособностью и безголовостью. Я уже сказал, что до известной меры и Вена была нашим освободителем, ибо была нашим палачом.

Наконец, если бы союзническая политика по отношению к нам за границей была действительно лишь тактическим ходом для достижения капитуляции и антигерманского мира, то и тогда бы нас союзники не покинули, и именно потому, что наша заграничная политика и легионы привели Австрию туда, где ее хотели видеть союзники. Мы и тут не действовали бы впустую, т. к. союзники были связаны своим признанием. «Клочок бумаги» немецкого канцлера не мог повториться в Париже. Об этом мы бы уж как следует позаботились.

При обсуждении и квалификации политических событий отдельных исторических движений и действий важен, в конце концов, умысел, план, убеждения и побуждения отдельных личностей, партий и народов, делающих историю. Недостаточно регистрировать лишь внешние факты и мелочи и останавливаться на последствиях («Республику мы получили, к чему же споры о том, как и когда она возникла?»).

Я подробно изложил планы, цели, побудительные причины заграничного движения; я надеюсь, что мы дождемся подобного же описания революционного движения на родине. Точное констатирование того, что делалось у нас на родине в течение четырех лет войны, и того что происходило 28 октября 1918 г. в Праге, т. е. какие были планы и цели переворота, каковы были направление умов и решимость руководящих лиц, партий и всего населения, имеет в связи с падением Австрии и концом мировой революции важное значение для суждения не только о нашей политической зрелости, но и о нашем национальном характере.

Вопрос, главный вопрос заключается в том: был ли переворот активным или пассивным? Был ли использован падение Австрии, разложение на итальянском фронте и внутри лишь в последний момент, или же переворот подготовлялся обдуманно, был желаем? С каких пор его хотели, с каких пор и как на родине над ним работали сознательно, кто его подготовлял? В конце войны, после четырехлетнего опыта, горького опыта, были ли мы дома готовы к действительному перевороту и перемене государственного режима, к действительной, хотя и бескровной революции? Недостаточно того, что многие желали освобождения – что делали мы, чтобы его достичь, чтобы его осуществить?

Этот вопрос является вопросом национального сознания, народной совести. Чтобы не говорить слишком отвлеченно, скажу: я уже несколько раз вспоминал, что я многие годы занимался проблемой революции и почему. Это не была пустая игра с понятиями. Я анализировал себя и одновременно наш национальный характер, я анализировал и русскую душу, так как мы были русофилами, и делал это, чтобы осознать, не является ли наша славянская гуманитарная программа лишь пассивной, будем ли мы лишь защищаться, когда другие будут нас безмерно порабощать, или же мы сумеем самостоятельно, по собственной воле и инициативе, активно, по внутреннему убеждению, а не только под давлением выступить и политически действовать, – одним словом, сумеем ли мы быть сами себе господами?

Потому-то я столько занимался вопросом, как были возможны Хельчицкий и его Братья рядом с Жижкой. Был Хельчицкий пассивен, заложена ли пассивность в наших свойствах, в нашей крови, в нашем характере, в нашей душе? Или же Хельчицкий был вызван противоположной крайностью – Жижкой, был пассивен лишь тактически, не по принципу, проистекающему из нашего характера? А Жижка? Палацкий полагает, что и гуситы лишь защищались. Означает ли все это, что фактически нас вели, подталкивали, принуждали извне? Неужели мы бывали героями, лишь когда не было иного выхода?

Хельчицкий не был пассивен, наоборот, он был очень активен, решителен, радикален, был не способен на компромиссы. Хельчицкий не был менее активным, менее радикальным, бесстрашным, чем Жижка; Хельчицкий и Жижка составляли лицевую и оборотную стороны того же негнущегося чешского гроша. Ошибка Хельчицкого заключалась в том, что он неправильно понял человеческое естество.