Миртаит из Трапезунда

Во избежание дальнейших расспросов Дрозда, я поспешил удалиться с женской половины двора. Мне не везло, и я слабовольно решил подождать того, что будет происходить дальше, ведь все мои попытки встретить Элени в саду, где мы с девушкой впервые поцеловались, также не увенчались успехом.

Время шло, и моя жизнь в Трапезунде приобретала определенный ритм и распорядок. Ливадин не стеснялся и в полной мере загружал меня канцелярской работой, поручая составление документов, большая часть из которых непременно шла на подпись к императору Василию.

Во всеуслышание учитель хвалил мой почерк, и его одобрение откровенно льстило мне. Пусть я жутко не любил корпеть над бумагами, но старался делать порученную мне работу на совесть, чтобы ни в коем случае не обмануть доверие Ливадина. Без лишнего бахвальства скажу, что по сравнению с придворными писарями Цитадели, не прошедшими суровой школы столичного скриптория, мой почерк был хорош, хотя прежде в Константинополе я никогда не был в числе лучших.

К моему разочарованию никаких особенных распоряжений в связи с присвоением мне чина миртаита, как предполагал Ливадин, не последовало. Не скрою, я жаждал перемен, в глубине души надеясь покинуть скучный архив и забыть о нудной бумажной работе. Пожалуй, только получение первого жалования сумело немного скрасить мою печаль, и я даже уговорил себя смириться со своим нынешним положением. По крайней мере, на какое-то время.

Не обходились мои дни и без учебы, от которой я при каждом удобном случае старался отлынивать. Несмотря на обилие дел, которые принесла Ливадину его новая должность при дворе, учитель настоял на продолжении наших с ним занятий риторикой и декламацией. От этих уроков я видел мало проку. Однако дважды в неделю я с обреченным видом спускался в кабинет Ливадина и зачитывал ему какую-либо из речей Платона или Аристотеля, которые вскоре знал уже наизусть.

Ливадин не уставал критиковать меня за отсутствие какой-то там особенной выразительности в голосе, а когда вместо того, чтобы выполнить очередное задание моего учителя и самостоятельно составить речь на определенную им тему, я упрямо начинал воспроизводить по памяти рассуждения кого-то из видных философов древности, Ливадин то весело смеялся, в очередной раз, поражаясь возможностям моей памяти, то нещадно ругал за отсутствие малейших способностей к высокому риторическому слогу. Мне же ничего не оставалось, как стойко сносить испытание риторикой и декламацией в надежде, что подобное времяпровождение вскоре наскучит моему учителю, и в один прекрасный день он решит оставить меня в покое.

Впрочем, одними уроками Ливадина мои мучения не ограничивались. По четвергам мне вместе с писарями архивной канцелярии и несколькими молодыми людьми из других придворных ведомств следовало посещать занятия господина Иовы, который совершенно неожиданно обнаружил неплохие знания античной латыни. К моему полнейшему неудовольствию Ливадин решил, что мне жизненно необходимо освоить этот древний язык. Так к декламации и риторике добавились безжалостные пытки латынью.

Свободное время, которое у меня иногда появлялось, я проводил либо на конюшне с Агваном, добродушным парнем, с которым мы быстро стали добрыми приятелями, либо в городе с моим новым мусульманским другом Демиром.

Обычно пару раз в неделю я направлялся в казармы и с интересом наблюдал за тем, как Демир и его сотоварищи упражнялись в военном деле, а проще говоря, изрядно поколачивали друг друга. Сомнений в словах Демира о том, что настоящий воин не боится боли и должен быть привычным к ранам и ссадинам, у меня более не оставалось. Наблюдая за упражнениями молодых солдат с мечами и копьями, мое желание овладеть искусством боя заметно поубавилось, а с учетом моего хилого телосложения показалось мне и вовсе трудновыполнимой задачей.

Не скрою, что в казармах я опасался встретиться с Герой и его приспешниками. Я не считал себя слабаком или трусом, но противопоставить силе молодых и задиристых солдат мне было нечего. Демир не разделял моего беспокойства и уверял, что друнгарий Леонид избавился от неугомонной четверки, спровадив их прочь из своего отряда за какую-то очередную провинность.

Вот и сегодня, добросовестно закончив работу над хрисовулом67, который от имени императора Василия даровал какому-то из местных монастырей две иконы старинной работы, одну библию в золотом переплете и восемьсот асперов, я отправился в казармы в надежде скоротать свободный вечер с Демиром.

Солдатские казармы располагались в западном пригороде Трапезунда. Поэтому как только я покинул ворота Среднего города, то сразу отправился к череде одинаково длинных серых домов, между которыми были устроены несколько обильно посыпанных песком тренировочных площадок. На ближайшей ко мне – молодые воины с разной степенью успеха стреляли из коротких луков, на другой – упражнялись на лошадях, а вот на третьей, самой дальней площадке, я приметил Демира и направился в его сторону.