Миры Артура Гордона Пима

Доктор Каслтон пустил лошадей резвой рысью. Он расстался с Бейнбриджем в наилучшем расположении духа и, когда мы уже тронулись с места, прокричал напоследок: «Не забудьте дать больному каломель в половине десятого, доктор, а дополнительно применяйте любые средства, какие сочтете нужным. Я полностью вам доверяю. Коли вам понадобится помощь, дайте мне знать».

Странный человек! Столь милый и столь грубый; столь благородный и столь низкий; столь достойный и столь ничтожный; столь свободомыслящий и столь ограниченный; столь добрый и столь злой. Погрузившись в подобные размышления, я задался вопросом, как один и тот же человек может излагать такие взгляды, какие он изложил в связи со своим медицинским обществом, и одновременно говорить о жизни и смерти так, как он говорил со мной накануне. Во что он верит на самом деле? Неужели все чудачества доктора объясняются актерским темпераментом, который проявляется почти во всех случаях, когда он обнаруживает свое истинное «я»?

Мы неслись по лесной дороге, приближаясь к месту назначения на милю каждые три минуты, и вскоре подъехали к единственному на всем пути холму, который выделялся значительной высотой и крутизной склонов. Здесь доктор Каслтон позволил лошадям перейти с резвой рыси на медленный шаг и – вечно возбужденный, вечно деятельный – извлек из бокового кармана своего холщового пыльника маленькую книжицу, очевидно, недавно изданную.

– «Ошибки Богов и другие лекции» – сказал он, взглянув на корешок и прочитав название. – А, «богов»! Название, сэр, очень многое говорит о содержании; и мы с вами просто зря потратим время, коли откроем сию книгу – а люди невежественные совершат преступление против себя самих, коли сделают такое.

– Надо полагать, автор – один из «ужасных типов», о которых я слышал, – заметил я. – «Плохой парень» с Запада, вне всяких сомнений. Прискорбно, весьма прискорбно – не так ли?

– О нет, нет! Автор вовсе не ковбой, он истинный джентльмен – с такими же изысканными манерами, как у меня; и в самой книге нет ничего прискорбного. В ней содержатся несколько лекций в агностическом духе, с которыми время от времени выступал очень одаренный, но, мне кажется, впавший в заблуждение человек. Выражение «впавший в заблуждение» я употребляю не в том смысле, в каком применили бы по отношению к нему наши священнослужители, ибо наши священнослужители, похоже, понимают сего автора столь же превратно, сколь неправильно понимает он цели англосаксонской христианской церкви девятнадцатого века. Но попомните мои слова, сэр, в Англии скоро услышат об этом молодом «неверующем» лекторе, ибо с таким острым умом, с такой железной логикой и с таким сжатым выразительным слогом он скоро снищет признание самых известных современных агностиков. Он живет недалеко от Беллву, и я частенько ходил на его выступления. Я считаю его лучшим из ораторов, когда-либо мной слышанных, хотя дважды меня покорял своим красноречием Филлипс, и с дюжину раз – Бичер. Я не стану оскорблять ваш и свой зрелый ум, повторяя высказывания самых нетерпимых церковников об этом блестящем агностике; я говорю вам все это только потому, что, быть может, однажды, на своей далекой родине, вы зададитесь вопросом, что же кроется за столь страстным стремлением распространить агностические взгляды и тем самым вовлечь неудовлетворенный дух страны в широкую антицерковную пропаганду. Я не сторонник подобного движения, но я полагаю правду единственным надежным оружием и люблю правду ради нее самой – я бы отказался войти во врата рая, когда бы туда допускались лжецы. Я не знаю истории жизни этого человека, но одно представляется несомненным: по неким причинам он свято верит, что, нападая на христианство, он совершает в высшей степени похвальное дело. И в своей вере он так же искренен и так же пылок, на свой холодный логический манер, как христианин в своей. Если бы сей человек допускал двуличие – или хотя бы счел совместимым со своим чувством справедливости обыкновение держать при себе свое мнение по религиозным вопросам, – к настоящему времени он уже был бы губернатором Иллинойса; а в стране нет такой выборной должности, на которую он, со своими блестящими способностями, не мог бы претендовать с правомерной уверенностью в успехе. Он сам понимает это так же хорошо, как и все, кто его знает. В возрасте тридцати трех лет – еще до того, как его взгляды стали широко известны, – он занимал пост главного прокурора штата. Ни одна политическая партия никогда больше не осмелится выдвинуть его кандидатуру на государственную должность.

– Это несправедливо, – заметил я. – Это граничит с религиозным гонением.

– Вы правы, так оно и есть, – сказал Каслтон. – Но факт остается фактом. Если он решит баллотироваться на какую-либо должность, он потеряет достаточно много голосов от своей собственной партии, чтобы позволить сопернику выиграть.

– Но дорогой доктор, – сказал я, – я не понял, почему вы считаете, что этот человек заблуждается. Вы же наверняка не хотите, чтобы он изменил своим убеждениям?