Миры Гарри Гаррисона. Том 14

— Хм-м, — сказал он, нахмурившись, вставил концы трубок в уши, но ничего не услышал. Он давно забил стетоскоп воском. Все эти «систолы-диастолы» мешали ему сосредоточиться. Вполне достаточно шума собственного сердца. Анализы делали автоматы, и делали это много лучше него. Он порылся в листках и диаграммах.

— Садитесь и застегните рубашку, примите две штуки прямо сейчас. При вашем состоянии — это как раз то, что нужно.

Из пузырька, лежавшего в ящике письменного стола, он вытряс большие красные подслащенные таблетки и указал на пластиковый стаканчик и графин с водой. Грейзер жадно потянулся к таблеткам — настоящее лекарство.

Ливемор разыскал последние рентгеновские снимки и вставил их в проектор. Превосходно. Новая почка, мягко очерченная на снимке, напоминала молоденький боб, такая крошечная рядом со старшей сестрой. Пройдет год, и они станут идентичными. Науке подвластно все или почти все.

Он швырнул папку на стол. Утро выдалось трудным. Даже дневные операции не помогли расслабиться, как это происходило обычно.

Старики. Его возрастная группа. Они давно знали и уважали друг друга. Ливемор уже много лет занимался практикой. Кажется, это все, что им было известно о нем. Интересно, догадался ли кто-нибудь связать его имя с доктором Рексом Ливемором, руководителем эктогенетической программы?

— Благодарю за таблетки, док. Так надоели эти уколы. Но мои внутренние органы…

— Идите вы к черту со своими внутренними органами. Они такие же старые, как мои, и в таком же хорошем состоянии. Все ваши беды от скуки.

Грейзер одобрительно кивнул, не обратив внимания на грубоватый тон. Хоть какая-то живая струя в его стерильном существовании.

— Скука — это очень точно сказано, док. Часами я сижу на горшке…

— А чем вы занимались до ухода в отставку?

— Это было так давно.

— Не настолько давно, чтобы нельзя было вспомнить. Если же вы не можете, то, значит, вы настолько стары, что незачем переводить пищу и занимать место под солнцем. Мы извлечем ваш дряхлый мозг и поместим в банку с этикеткой «старческий мозг».

Грейзер заплакал бы, услышав такое от кого-нибудь помоложе, теперь же он лишь усмехнулся.

— Это было давно, но я не говорил, что не помню. Я был художником. Не из тех, что рисуют картины, а маляром — красил дома. Восемьдесят лет работал, пока профсоюз не выкинул меня на пенсию.

— Хорошо получалось?

— Лучше не бывает. Такого им больше не найти.

— В это можно поверить. Мне чертовски надоела эта вечная белая отделка из суперпластика. Я в ней как в яичной скорлупе. Вы можете это перекрасить?

— Краска не ляжет.

— А если я найду такую, которая ляжет?

— Можете на меня рассчитывать, док.

— Это займет определенное время. Вы уверены, что сможете обойтись без плетения корзин, вечеринок и телевидения?

Грейзер в ответ фыркнул и слегка улыбнулся.

— Ну, хорошо. Я свяжусь с вами. Придете через месяц в любом случае. Я хочу взглянуть на вашу почку. Что же до всего остального — после гериатрического лечения вы в прекрасной форме. Просто вас одолела скука от этих чертовых корзин и телевизора.

— Можете еще раз повторить. Не забудьте насчет краски, слышите?

Послышался серебристый звонок телефона, и Ливемор, проводив старика, поднял трубку.

С экрана на него смотрело маленькое взволнованное лицо Литы Кребб.

— О, доктор Ливемор, у нас неприятности еще с одной пробиркой.

— Я знаю. Заходил сегодня утром в лабораторию. Спущусь туда к 15.00. Мы все обсудим.

Он повесил трубку и посмотрел на часы. До встречи оставалось двадцать минут. Можно еще принять пару пациентов.

Гериатрия — не его область. Она его мало интересовала. Но его интересовали люди. Знают ли они, как мала его роль? Они ведь находятся под неусыпным наблюдением и контролем медицинской аппаратуры.

Возможно, они просто получают удовольствие от общения, как и он сам. Во всяком случае, вреда от этого не будет.

Следующим пациентом была худая седоволосая женщина. Она начала жаловаться, едва войдя в кабинет, и не прекращала этого занятия, осторожно усевшись на стул и отставив в сторону костыли.

Ливемор кивнул, продолжая машинально чертить в блокноте, забавляясь обрушившимися на него жалобами и проклятиями, которые уже много раз слышал во всех подробностях. Разговор шел всего лишь о ступне. Чего там обсуждать? Пальцы, сухожилия и всякое такое. Но в дополнение к обычной боли у нее появились новые симптомы: приливы крови и зуд. Все это было особенно любопытно, если учесть, что ступню ей ампутировали шестьдесят лет назад. Эффект присутствия конечности с фантомными болевыми симптомами — явление давно известное. Описаны даже случаи возникновения фантомных сексуальных импульсов у полностью парализованных пациентов. В данном случае все это тянулось так долго, что перестало представлять интерес.

Он рассеянно выслушал поток жалоб, и, когда наконец дал ей несколько сладких таблеток и проводил к двери, оба они почувствовали себя значительно лучше.