Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

На глубинно-мифологическом уровне центральный персонаж в ипостаси демона не смог собрать разрозненное имущество, а в ипостаси обаятельного плута — как подобает истинному герою — неожиданно сражен предателем-компаньоном. Бдительный читатель к этой неожиданности отчасти приготовлен. В предпоследней главе бывшему предводителю дворянства уже снятся пророческие кошмары, где он кинжалом «ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу бриллианты». По толкованию Щеглова, «это и убийство Бендера, и вскрытие стула»[270]. В последней главе все названо своими словами: «В характере появились несвойственные ему раньше черты решительности и жестокости. Три эпизода постепенно воспитали в нем эти новые чувства. Чудесное спасение от тяжких кулаков васюкинских любителей. Первый дебют по части нищенства у пятигорского “Цветника”. И, наконец, землетрясение, после которого Ипполит Матвеевич несколько повредился и затаил к своему компаньону тайную ненависть». Действительно, Остап унизил Воробьянинова с чрезмерной несправедливостью (побил и отнял стул, который тот отважно вынес из рушащегося здания театра), словно провоцируя предательство. Изменник также наказан, ничего не получил и карается безумием (по меньшей мере). «Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил», однако новый клуб железнодорожников построен: в итоге актуализируется глубинная московская мифологема «строительной жертвы», которая к тому же дополнительно рифмуется с волжским мифом искупительной жертвы.

На уровне газетной актуальности принципиально важно, что сюжет развязан в дождливые дни «конца октября» 1927 года. Как уже указывалось, газетная хроника 1927 года — ключ к пониманию романа. 15 апреля газеты сообщили о «шанхайском перевороте», событии, которое «левая оппозиция» объявила крупнейшим поражением советской внешней политики, чреватым смертельно опасными для страны последствиями, а сталинско-бухаринская пропаганда в ответ приписала троцкистам попытку вернуть страну на десять лет назад — к эпохе «военного коммунизма», глобальной войны, «перманентной революции». 15 апреля 1927 года началась погоня бывшего уездного предводителя дворянства за сокровищами — тоже своего рода попытка вернуться на десять лет назад, взять некогда ему, Воробьянинову, принадлежавшее. Осенью 1927 года троцкисты были разгромлены окончательно, а правительство позволило гражданам поверить, что глобальная война, «перманентная революция» надолго откладываются. Осенью 1927 года Воробьянинов уяснил, что попасть в прошлое, вернуть хотя бы часть былого богатства — не удастся.

Точно указанная дата начала действия в «Двенадцати стульях» мотивировала «шанхайский» подтекст. Но именно 15 апреля в «Правде» наряду с сообщениями о китайских событиях была опубликована статья «Театр и клуб» — о «совещании профработников и деятелей театра», где, в частности, описывалось «тяжелое материальное положении клубов» и выражалась надежда, что «конкретные данные, сообщенные представителями профорганизаций», будут способствовать «более деловому подходу к вопросам клубно-художественной работы».

На ту же тему — в тот же день — высказался и «Гудок». В статье «Возможности есть — нет уменья», подписанной «Железнодорожник», изложена история благоустройства клуба, где фигурируют и стулья: «Еще с 1925 года железнодорожники просят установить в клубе радиоприемник с громкоговорителем, а им отвечают, что, мол, нет средств. Между тем правление клуба закупило 250 венских стульев, стоящих в 3–4 раза дороже обыкновенных скамеек со спинками. Если бы вместо стульев были закуплены скамейки, в клубе был бы уже громкоговоритель. Кроме того, стулья непрочны, скоро поломаются, и их рано или поздно придется заменить скамьями».