Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

А потом Бендер выжил — по причинам вполне конкретным, тоже пропагандистского характера. У читателей, а тем более у «критиков-марксистов» неизбежно должен был возникнуть вопрос: а если б Воробьянинов не растратил деньги в ресторане «Прага», если бы сторож не сломал искомый стул, неужели в принципе мечты компаньонов могли осуществиться? «Идеологически правильный» ответ был очевиден и однозначен: все равно никогда бы не осуществились, никогда и никому, пусть даже и великому комбинатору, не выиграть у советской власти. И авторы к такому выводу пришли, они его обосновали. Но об этом — другой роман.

Громкое молчание — «Двенадцать стульев» и критики

Практически все исследователи творчества Ильфа и Петрова сообщают, что критики-современники о «Двенадцати стульях» писать не желали. Наиболее деликатно высказался Б.Е. Галанов: «Первый роман Ильфа и Петрова, по свидетельству современников, сразу был замечен читателями. Однако критика долгое время обходила его молчанием». Прервалось оно, по словам Галанова, лишь «через год после выхода романа»[272]. Почему критики ранее молчали, почему вдруг перестали — не уточняется. Аналогично и Л.М. Яновская указывает: «Несмотря на осторожное молчание критики, “Двенадцать стульев” были тепло и сразу (“непосредственно”, по выражению Е. Петрова) приняты читателем»[273]. Читатели, значит, были непосредственны, а критики выразили свое осторожное отношение посредством почти годичного молчания. Но почему они решили, что нужно проявить осторожность, почему через год передумали — опять не уточняется.

Спору нет, недалекий и трусоватый критик — явление далеко не редкое. Но когда речь идет о сатирическом романе, вышедшем в 1928 году, рассуждения о пресловутой «осторожности» по меньшей мере не убедительны. «Легендарные двадцатые» известны именно как эпоха самых ожесточенных в истории советской литературы критических баталий, где никакие литературные авторитеты не щадились и уж тем более не принято было осторожничать с сатириками. Хрестоматийный пример — травля М.А. Булгакова, Е.И. Замятина, Б.А. Пильняка и т. п. Создатели же «Двенадцати стульев» и авторитет еще не успели заработать: публикации в периодике, пара очень небольших сборников фельетонов и рассказов у Петрова, вот и все. А критики вдруг разом оробели. Допустим, случайно. Однако осмелели они тоже разом. Два совпадения — не случайность. Они могли быть обусловлены только политическими причинами, изучение которых оказалось неуместным и в конце 1950-х годов, и десятилетия спустя.

Обратимся же к политическому контексту.

В конце 1927 года, когда соавторы дописывали последние главы романа, Сталин, одолевший Троцкого, уже не числил Бухарина в союзниках. Готовилась дискредитация очередной группы партийной элиты, хотя Бухарин, возможно, еще и не знал, что именно его объявят лидером новой оппозиции.

13 марта 1928 года в «Известиях» появилось сообщение о раскрытии контрреволюционной организации в Донбассе. А с 18 мая по 15 июля того же года в Москве шел печально знаменитый «Шахтинский процесс». Центральная периодика регулярно публиковала сенсационные материалы суда: более пятидесяти инженеров и техников с многолетним опытом, руководителей угледобывающей промышленности Шахтинского и других районов Донбасса, обвинялись во «вредительстве». Как «буржуазные специалисты», получившие в нэповские годы крупные посты в промышленности, они якобы защищали интересы «международного капитала», прежних владельцев шахт, стремились «подорвать хозяйственное благополучие СССР». Многие подсудимые признавали себя «вредителями», публично каялись. Признания, покаяние и осуждение «шахтинцев» давали партийному руководству возможность списать все неудачи в промышленности на происки уже обнаруженных и еще разыскиваемых «вредителей». Косвенно дискредитировался и нэп — питательная среда «вредителей».

«Шахтинский процесс» был воспринят как начало антибухаринской кампании, так называемой борьбы с «правым уклоном». Поиски «вредителей» и «правых уклонистов» развернулись не только в угледобывающей промышленности. Понятно, что и в литературе без них не обошлось.