Миры и столкновенья Осипа Мандельштама

Не с таким ли чувством певица итальянской школы, готовясь к гастрольному перелету в еще молодую Америку, окидывает голосом географическую карту, меряет океан его металлическим тембром, проверяет неопытный пульс машин пироскафа руладами и тремоло…

На сетчатке ее зрачков опрокидываются те же две Америки, как два зеленых ягдташа с Вашингтоном и Амазонкой. Она обновляет географическую карту соленым морским первопутком, гадая на долларах и русских сотенных с их зимним хрустом.

‹…› И наконец, Россия…

Защекочут ей маленькие уши: “Крещатик”, “щастие” и “щавель”. Будет ее рот раздирать до ушей небывалый, невозможный звук “ы”.

‹…› Разве это смерть?” (II, 466-467).

Поэзия дает непрерывную совокупность мира: континенты говорят о чувствах, чувства – о материках. Мандельштам географией выражает чувства, и наоборот, набрасывая на земной шар сетку чувств, выявляет континуальность пространства. Непрерывность улыбки связывает в этом невероятном “сетк-уши-рот” голос и слушание. “Охр-яные пол-уш-ария” включают глоссограф – нем. Ohr – “ухо”. О таком единстве визуального и аудиального говорил Сергей Третьяков: “[Крученых] принявший в свою лабораторию на равных основаниях и зримое и слышимое”. Мандельштамовская лаборатория стиха также уравнивает звук и букву. Гете писал:

Klage dich, Armer, nicht an! – So legt der Dichter ein R? tsel,
K? nstlich mit Worten verschr? nkt, oft der Versammlung ins Ohr.
Jeden freuet die seltne, der zierlichen Bilder Verkn? pfung,
Aber noch fehlet das Wort, das die Bedeutung verwahrt.
[Полно, себя не вини! Порой собравшимся в уши
Вложит загадку поэт в хитром сплетении слов;
Соединеньем картин причудливых каждый доволен,
Недостает одного слова – ключа ко всему.

(I, 217)]

“Они” таинственного стихотворения “Не у меня, не у тебя – у них…” – именно уши:

Не у меня, не у тебя – у них
Вся сила окончаний родовых:
Их воздухом поющ тростник и скважист,
И с благодарностью улитки губ людских
Потянут на себя их дышащую тяжесть.
Нет имени у них. Войди в их хрящ –
И будешь ты наследником их княжеств.
И для людей, для их сердец живых,
Блуждая в их извилинах, развивах,
Изобразишь и наслажденья их,
И то, что мучит их, – в приливах и отливах.

(III, 100-101)

По воспоминаниям современника, Маяковский “не переставал удивляться своему сходству” с Некрасовым:

Князь Иван – колосс по брюху,
Руки – род пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.

– Неужели это не я написал?!”. Теперь мы смело можем сказать, что это написано и Маяковским. У Мандельштама книга служит пьедесталом уху.

Разумеется, речь идет не о физиологическом и природой данном органе, а о поэтически сконструированном, хотя Мандельштам очень точен: анатомическое устройство человеческого уха включает наружную часть – ушную раковину, хрящевой раструб ушного прохода (скважины), барабанную перепонку и внутреннюю улитку. Проблуждав по внешним “извилинам и развивам” ушной раковины, звук улавливается. Само орудие слуха не производит имени (“Нет имени у них”), но дав поэтическую речь, вошедшую “в их хрящ”, поэт получает и имя и родовую укорененность, становится “наследником их княжеств”, то есть книжных княжеств. Только добравшись до слуха читателя поэт не погибает.

Вяч.Иванов в “Две стихии в современном символизме” писал о повестях Бальзака “Луи Ламберт” и “Серафита”. “Мы читаем, – пишет он, – в рассказе “ Lois Lambert” : “ Все вещи, относящиеся вследствие облеченности формою к области единственного чувства – зрения, могут быть сведены к нескольким первоначальным телам, принципы которых находятся в воздухе, в свете или в принципах воздуха и света. Звук есть видоизменение воздуха; все цвета – видоизменения света; каждое благоухание – сочетание воздуха и света. Итак, четыре выявления материи чувству человека – звук, цвет, запах и форма – имеют единое происхождение…” ‹…› Самое имя “ Соответствия” (Correspondances) встречается, как термин, знаменующий общение высших и низших миров по Якову Беме и Сведенборгу, в повести “ Серафита” ” (II, 548).