Мишн-Флэтс

Один «доброхот» из прокуратуры заверил меня: не бойтесь, рассказывайте честно — не вас мы намерены вые… и высушить за это прискорбное событие.

Совершенно ясно: кого-то они все же намерены вые… и высушить, дабы умиротворить публику, возмущенную смертью Уолкера — негра! старика! священника!

И что бы они мне сейчас ни пели, в итоге самым лучшим кандидатом для вышеуказанной процедуры является человек со стороны — лох из зачуханного Версаля, штат Мэн.

Поэтому, отвечая, я взвешивал не только каждое слово, каждый слог взвешивал!

Один вопрос меня внутренне очень смутил: «Если бы представилась возможность повторить рейд, вы бы сделали то же самое и в той же последовательности?» То есть окольным путем меня спрашивали: ощущаете ли вы свою вину или вину кого-нибудь другого?

Разумеется, я ответил, как положено: я сделал бы то же самое и в той же последовательности и считаю, что другие действовали безупречно. Виновата нелепая случайность.

Однако про себя я думал иначе.

В том, что произошло, виноват убийца Данцигера!

Из-за него рейд, из-за него умер священник, из-за него эти вопросы, из-за него в полиции полетит чья-то голова…

Я вдруг нутром понял, как был прав Данцигер, говоря Кэролайн Келли: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому — не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение всю эту безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку, И мне отвратительно, что я — винтик в этой мясорубке».

Когда сумбурная тягомотина с допросами закончилась, я, совершенно измотанный, поплелся в гостиницу. Упал на постель и мгновенно заснул — как в черный омут провалился.

* * *

Посреди ночи я вдруг ощутил, что я в комнате не один, и проснулся. Или проснулся — и ощутил, что я в комнате не один.

Так или иначе, я услышал знакомый шорох открываемой кобуры.

Кто-то открыл мою кобуру. Кто-то вынул мой пистолет.

Я только-только хотел приподняться, как в лоб уперлось что-то твердое и прижало мою голову к подушке.

Я открыл глаза. Прямо передо мной чужая рука. За ней огромный мужской силуэт.

— А я тебе доверял, срань поганая! — прозвучал тихий спокойный голос Брекстона из дальнего конца комнаты.

Стоя боком у окна и сложив руки на груди, Брекстон смотрел на улицу.

Я прошептал:

— Не надо, не надо!

Потом громче:

— Не стреляйте!

Дуло пистолета по-прежнему упиралось мне в лоб.

— Я думал, мы с тобой друзья, — сказал Брекстон.

— Друзья, — поспешил заверить я. — Конечно, мы друзья.

— Значит, вот как ты с друзьями поступаешь? Убил преподобного Уолкера. Вы, копы поганые, убили невинного прекрасного старика. За что?

— Мы его не убивали. У него случился инфаркт. Он умер сам по себе. Мы к нему и не прикоснулись.

— Ворвались в квартиру… Банда психов! Там была девочка. Ты ее видел?

— Да.

— Где она?

— Кто-то сразу схватил ее и вынес из квартиры.

— Это моя дочь.

Дуло пистолета переместилось на мой правый висок. Очевидно, приятелю Брекстона так было удобнее. Диалог затягивался.

— Я попробую найти ее, — сказал я. — Да, я попробую вернуть девочку тебе.

Брекстон презрительно фыркнул.

— Как зовут твою дочь? — спросил я, лихорадочно цепляясь за возможность выйти живым из этой ситуации.

— Темэрра.

— Куда мне ее доставить?

— Ее бабушке. Я тебе адрес напишу.

— Хорошо, я постараюсь.

— Ты уж очень постарайся!

Брекстон помолчал, затем сказал своему приятелю:

— Дай ему подняться. Только ты, собаченыш, не делай резких движений.

Верзила с пистолетом отошел от кровати на пару шагов.

Я медленно сел.

Брекстон по-прежнему в той же позе стоял у окна. Его косичка чернела на фоне неба.

Я потянулся за штанами. Верзила грозно поднял пистолет.

— Эй-эй! — тихо запротестовал я. — Дайте мне хоть штаны надеть!

Верзила снял со стула мои джинсы, обыскал их и швырнул мне.

— Спасибо.

Брекстон резко повернулся.

— Да, видок у тебя из окна неплохой.

— Жаль только времени у меня не было им насладиться.

— Времени у тебя и теперь не будет. Моя дочка должна быть у бабушки сегодня к вечеру, не позже. Приют или другая какая ерунда — это исключено. Так что вся ответственность на тебе.

— Возможно, ее уже отвезли к бабушке. Зачем полицейским четырехлетняя девочка? Только обуза.

— Ей шесть. И у бабушки ее нет.

— Хорошо, я сделаю все возможное.

— Как насчет Фазуло и Рауля? Ты выяснил, что я тебе велел?

— Как я мог выяснить? Смеешься?! Ничего я не выяснил.

— Чем же ты занимался все это время?

Натянув джинсы, я почувствовал себя увереннее и мог взглянуть Брекстону прямо в лицо.

— Чем я занимался? Да тебя искал! Вся бостонская полиция на ушах, тебя ищут! У них ордер на твой арест.

— С какой стати меня арестовывать? Я ничего не сделал.

— Ордер в связи с убийством Данцигера. У них есть свидетель против тебя. Якобы ты ему признался.

— Кто?

— Это я сказать не имею права.

— Стало быть, ты один из них. Послушай, собаченыш, я не знаю, что полиция затевает, но я не убивал прокурора. И никому никаких признаний по этому поводу не делал. Тебе скармливают дерьмо. Где улики?

— Улики есть, Харолд. И свидетель — важнейшая улика.

— Опять они родили свидетеля! Что, снова Рауль? Ты его видел, этого свидетеля?