Мишн-Флэтс

Беседа не показалась мне важной. Ничего нового и существенного я ему не сообщил.

Однако Данцигер счел нужным наш разговор зафиксировать в своих примечаниях к делу. Зафиксировал, и ладно. Из-за чего, собственно, сыр-бор?

В бостонской полицейской сюрреалистической реальности это короткое упоминание внезапно сделало из меня подозреваемого, превратило меня в парию!

На основе сего короткого упоминания фантазия и Лауэри, и Гиттенса с готовностью нарисовала картинку, как я простреливаю глаз Данцигеру!

Их интонации в разговоре со мной недвусмысленно намекали, что они меня раскусили, и расплата не за горами. Для начала меня отсекли от следствия. Ибо я теперь — по ту сторону закона!

Это случилось 30 октября, как раз перед Хэллоуином, кануном Дня всех святых.

Гиттенс и Эндрю Лауэри пригласили меня в кабинет допросов в полицейском участке зоны А-3. Комната без окон, без мебели. Только стулья и стол.

В этой угрюмой комнате щупловатый и невысокий Лауэри, в шикарном двубортном костюме, в до блеска начищенных туфлях за пятьсот долларов, казался пташкой, залетевшей не в ту клетку.

Он стоял в дальнем конце комнаты. Разряженная кукла.

Зато сидевший напротив меня Гиттенс был явно на своем месте.

— Мистер Трумэн, как вы объясните нашу находку?

— Ого, я уже стал из Бена «мистером Трумэном»! Что конкретно я должен вам объяснить?

— Почему вы лгали нам?

— Я вам не лгал. Просто полагал, что сия маловажная деталь к делу никакого отношения не имеет.

Лауэри выпалил из своего угла:

— Бросьте! Считали, «к делу никакого отношения»!..

— А по-вашему, какое это имеет отношение к убийству Данцигера?

— Мотив! — воскликнул Лауэри. — Вы скрыли от нас, что у вас был мотив его убить!

— Бен, — сказал Гиттенс, переходя на более мягкий тон, но продолжая гнуть свое, — хочешь, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат?

— Нет, на кой мне адвокат! Мартин, ты совсем рехнулся! Где Келли? Почему вы не позвали Келли?

— Думаю, ни отец, ни дочь Келли нам в данный момент не нужны. Зачитать тебе твои права?

— Разумеется, не нужно.

— Значит, ты знаешь свои права и от присутствия адвоката при допросе официально отказываешься. Так?

— Нет. То есть да. Куда вы, черт возьми, гнете?

Лауэри быстрой танцующей походкой подошел к столу.

— Желаете знать, куда мы гнем?.. Почему вы не сообщили нам, что ваша мать покончила жизнь самоубийством? Почему вы скрыли, что Данцигер вас допрашивал?

— Что моя мать добровольно ушла из жизни — не ваше собачье дело. Потому вам и не сказал. А что Данцигер меня допрашивал — так это глупости. Для допроса не было ни малейшего основания. Все, что Данцигер хотел знать, он выяснил в коротком разговоре со мной, и нет резона раздувать это до масштабов следствия.

— По-вашему, расследовать было нечего? — иронически спросил Лауэри, раскрыл папку на столе и зачитал: — «16 августа 1997 года Энн Уилмот Трумэн найдена мертвой в номере 412 бостонского отеля „Ритц-Карлтон“. Причина смерти: самоубийство при помощи чрезмерной дозы барбитуратов».

— Да, моя мать покончила с собой. И что?

— Бен, — сказал Гиттенс, — по законам штата Массачусетс содействие при самоубийстве является преступлением. И карается как убийство.

— Я сказал: моя мать покончила с собой. Про содействие я ничего не говорил.

— Судя по всему, Данцигер считал иначе.

Я был настолько поражен и пришиблен происходящим, что мог только глупо улыбаться и таращить глаза на планки навесного потолка.

Мне было трудно воспринимать ситуацию всерьез. И одновременно я понимал, насколько эта ситуация серьезна.

— Послушайте, — сказал я, переходя из состояния добродушной ярости в состояние ярости агрессивной, — Данцигер пришел ко мне для заурядной формальной проверки. На его месте я бы сделал то же самое. Мы коротко общнулись — он меня расспрашивал, я отвечал. Он убедился, что ничего подозрительного за самоубийством не скрывается, на том разговор и закончился. Данцигер беседой был удовлетворен. Никаких дополнительных вопросов. Мы расстались, и я его больше не видел — до того горестного момента, когда я нашел его тело в бунгало на берегу.

— Что именно ты разъяснял Данцигеру? — спросил Гиттенс.

— Вы же сами знаете!

— Повтори.

— Я сказал ему, что моя мать была неизлечимо больна. Что она понимала: болезнь Альцгеймера мало-помалу пожирает ее мозг. Мать не хотела пройти весь страшный путь до конца. Решение уйти из жизни — страшное решение. Да, я его поддержал. Но это было ее решение. Она сознательно сделала то, что сделала. Здесь нет и тени уголовщины. О каком убийстве можно говорить в подобной ситуации!

— В таком случае почему вы нам лгали? — не унимался Лауэри.

— Сказано же вам — не лгал я! Просто не видел необходимости докладывать. Я не горел желанием обсуждать смерть моей матери с каждым встречным!

— Вы не доложили сознательно, дабы мы не знали, что у вас был мотив убить Данцигера.

— Мотив убить Данцигера! Да вы что, меня совсем не слушаете?

Лауэри сделал мрачную паузу и затем заговорил словно перед присяжными: