Мисс Бирма

Сколько раз, проснувшись рядом с Кхин, – которая не прикасалась к нему и к которой он не мог заставить себя прикоснуться, то ли из робости, то ли из-за отсутствия интереса – он усаживался в свое старое кресло у окна с видом на горы и каренскую деревню Тамаинг. По рассказам Кхин, деревню сожгли дотла и сейчас она пытается возродиться. Бенни смотрел на деревушку, теряющуюся в зелени, и гадал, с какой стати он вообще возомнил, будто имеет право вмешиваться в дела каренов. Теперь даже само место это казалось ему чужим – не только Инсейн и даже не Бирма, а вообще планета. Этот дождь за окном, к которому хочется прикоснуться, пропитаться влагой; просвет в клубящихся облаках; буйно заросший склон холма; дорога, что змеится вокруг холма с такой… определенностью. Весь этот мир сотворен для человека, уверенного в том, что он здесь – или где бы то ни было – на своем месте. Шум детских игр разносился по дому – голоса дочерей, напевающих или мечтающих (Представь, что ты принцесса, Луиза, и твои родители умерли, а злая ведьма захватила власть и заставила тебя делать всю работу по дому), топот Джонни, несущегося вниз по холму, и Молли, спешащей, спотыкаясь, следом (Это мой сачок, Джонни! Я буду ловить креветок! Мааама!), – и наваливалась всепроникающая печаль, и Бенни понимал, что страдания, уготованные детям, неотвратимы, что потери неизбежны. Одному Богу ведомо, сколько боли они уже пережили, пока он сидел в тюрьме, – вот и еще один источник его чувства неуместности. Ему лишь в общих чертах рассказали, что сначала детей увезли в Киоваинг, где жил Лесной Губернатор, потом в Билин и, наконец, в далекую каренскую деревню, где они обходились без матери, потому что Кхин зарабатывала им на пропитание и тщетно пыталась разузнать о судьбе мужа.

Бенни все чаще запирался в своем бывшем кабинете, прячась от умоляющих взглядов Кхин и шумной возни детей, прикрываясь тем, будто строит планы. Что именно?.. Ну… лекарства. Импорт. У меня есть связи в Швейцарии. Ты ведь слышала про «Ла Рош»?

– Как продвигается? – нервно спрашивала Кхин, заглядывая к нему.

– Разбираюсь с цифрами, – отвечал он.

Как же он ее жалел. Она все еще лелеяла надежду, что однажды вместо этого потерянного мужчины возникнет тот, прежний, составлявший ее мир.

Но в пропасти, что ширилась между ними, Бенни видел призраки мужчин, с которыми она встречалась. Входят и выходят, прямо призраки, и у каждого стоит, сказал Не Вин. Зачем он нужен Кхин? Она выжила без него, справилась.

– Я иду спать, – в конце концов подавленно говорила Кхин.

И тишина в доме становилась невыносимой.

Тогда он вставал и наталкивался на свое отражение в овальном зеркале у двери. И, прежде чем погасить керосиновую лампу, успевал заметить свое лицо, глядящее на него, – осунувшееся, набрякшие веки, застывшие в гримасе губы: затравленный призрак, судорожно цепляющийся за мир живых.

Он боялся, что вблизи Рита окажется куда менее понятной или, напротив, выяснится, что они настолько хорошо понимают друг друга, что у него не останется выбора – лишь подать на развод с Кхин. Но когда Бенни ввели в ангар для свиданий – прошло девять месяцев после освобождения, – как только он увидел Риту, сидящую в блеклом свете ламп, он понял, что бояться нечего. Сердце его разрывалось от сострадания. От одиночества, исходившего от нее, хотелось заорать – от ярости, злости. Но не от страсти.

Сначала они просто присматривались, переживая неожиданную неловкость встречи. Бенни сел на колченогий стул напротив нее и позволил разглядывать себя: уже немолод (неужели ему всего тридцать четыре?), немощный телом, чудом выплывший из горя столь же глубокого, как все, что досталось ему в этой жизни. А он постигал реальность ее черт: очень худая, вокруг янтарных глаз сеточка мелких морщинок, густые ресницы, узел ломких волос, сухие тонкие пальцы. Он не хотел замечать несовпадения с образом, который вообразил себе, не желал замечать безобидных недостатков внешности, но да, зверь в нем подтвердил то, что Бенни почувствовал, едва войдя: его к ней не тянет, и он бессилен скрыть это от нее. Она будет разочарована?

Но словно доказывая, что лишена низменных сомнений и осуждений, она вдруг вся засветилась, о это щедрое доброе сияние – ее улыбка! Он даже отвернулся, дабы скрыть свои чувства.

– Что-то не видно Цая, – глупо пробормотал он.

– Кого?

Ее голос! Даже это короткое слово прозвучало кротко и участливо.

Он посмотрел на Риту, и она вопросительно улыбнулась.

– Я хотел прийти раньше, – запинаясь, попытался он объяснить. – Несколько раз. Но только без толку ждал, каждый раз отказывали. Как-то принес пирог, ананасовый, Кхин испекла…