В вечер премьеры театр Сент-Джеймс ломился от публики. В толпе я заметила миссис Картер и даже мистера Джонни Джонсона — последний наверняка был при своих манжетах, поскольку сопровождал некую барышню. Все разговоры были исключительно о мистере Уайльде и его скандальных выходках. Я ничего не читала из его произведений. По мнению мамы, от него несло серой. Я с нетерпением ждала, когда поднимут занавес.
Мы сидели в партере, но довольно далеко от сцены, и, чтобы разглядеть игру актеров, мне пригодился бинокль. «Веер леди Уиндермир», как вы, наверное, знаете, — история об одной молодой леди строгих нравов, недавно вышедшей замуж. Она подозревает, что ее муж, лорд Уиндермир, изменяет ей с женщиной легкого поведения. В третьем акте она сама собирается бежать из дома со своим любовником, романтичным циником (или циничным романтиком) лордом Дарлингтоном. Но главные мужские роли не достались мистеру Эшли. Он играл юного светского льва Сесила Грэхема. Публика влюбилась в него: он появлялся — все улыбались, он уходил — все досадовали. Беззаботный денди, дерзкий и колкий, он легко двигался и играл словами. «Всякий раз, как со мной соглашаются, я чувствую, что сболтнул глупость»[17]
или «Сентиментальный романтик — это человек, который во всем усматривает какую-то дурацкую ценность и не знает, что почем на рынке».Мистер Эшли так произносил эти остроты, что весь зал хохотал. С биноклем в руках я стала сверять свое описание с оригиналом. Что-то изменилось… Я поняла: мистер Эшли отрастил для роли усы и эспаньолку, резко очерчивавшие рот. Они придавали ему определенную изысканность, и я поймала себя на мысли, что такие усы, должно быть, при поцелуе не колются. Рыжеволосая, как ирландка, «парижанка» мадемуазель Вивьен д’Эстивель изо всех сил пыталась изобразить легкий французский акцент. Вопреки уверениям миссис Картер, она вовсе не была партнершей мистера Эшли; за три часа спектакля он ни разу не взглянул в ее сторону. Во время двух антрактов мы обсуждали пьесу и персонажей. Бланш ужасалась тому, как женщина способна бежать с любовником, бросив детей; по ее тону легко было догадаться, что больше всего она сейчас беспокоится за собственных, оставленных на попечение няни.
А если пожар?
Ну, в таком случае я совершенно уверен: Ноэль все сделает как положено.
Пьеса мистера Уайльда имела ошеломительный успех: зрители аплодировали стоя и кричали «браво!» и «виват!». Мне выпала честь увидеть мистера Уайльда, когда он вышел с актерами из-за кулис на поклоны. Он держал сигарету кончиками пальцев, обтянутых странными лиловыми перчатками, в петлице торчала зеленая гвоздика. Воплощение мужской элегантности и женской кокетливости. Весьма непросто было составить о нем мнение. Но ему самому все было понятно, о чем он и сказал прямо со сцены, особо выделяя некоторые слова.
Дамы и господа, нынче вечером я получил безмерное удовольствие. Актеры представили нам очаровательное прочтение дивной пьесы…
Тут он изобразил, что хлопает актерам, и это вызвало новую бурю оваций.
Если пьеса восхитила вас почти так же, как меня самого, то это делает честь вашему интеллекту.
Все засмеялись такому подчеркнутому самолюбованию, а мистер Уайльд, поцеловав руку мадемуазель д’Эстивель и похлопав по плечу мистера Эшли, удалился, шагая вперевалку, — казалось, будто грузное неуклюжее тело двигалось только усилием разума.
Этот Оскар Уайльд, пожалуй, наиболее интересный персонаж из всех, сегодня представленных… Что скажете, мисс Тиддлер, пойдемте, поприветствуем вашего друга детства в гримерной?
Мистера Эшли? Как вам такое в голову пришло…
Но «такое» засело у герра Шмаля в голове так прочно, что посреди воцарившейся суматохи он вытолкал нас прямо за кулисы и там окликнул юношу, игравшего слугу леди Уиндермир.
Простите, а где грим-уборная мистера Эшли?
Кто это?
Актер, который играл Сесила Грэхема.
Юноша указал на закрытую дверь, в которую герр Шмаль, несмотря на наши протесты, тут же принялся барабанить. Послышалось приглушенное «Входите!», и нам с Бланш только и оставалось, что войти. Мистер Эшли сидел в одной рубашке и, не жалея воды, смывал грим.
Какого черта!.. А, мисс Тиддлер!
Он поскреб лицо полотенцем, словно чистил лошадь.