Мисс Марпл

– А зря. Он скоро опять войдет в моду. Даже теперь по вечерам передают по радио «Королевские идиллии», а не бесконечного Троллопа. Я всегда считал, что Троллоп невыносимо слащав. Конечно, в небольших количествах его читать можно, но когда тебя им пичкают!.. Так вот о Теннисоне... Вы читали «Мод»?

– Когда-то давным-давно.

– Там есть такие строки. – Он процитировал, нежно глядя на Филлипу: – «Невинность и порок и холод совершенства – роскошное ничто». Это вы, Филлипа.

– Странный комплимент!

– А это и не комплимент. Я думаю, Мод запала бедняге в душу так же, как вы мне.

– Не болтайте чепухи, Эдмунд.

– Черт подери, Филлипа, почему вы такая? Что таится за вашими идеально правильными чертами? О чем вы думаете? Что чувствуете? Счастливы вы или несчастны? А может, напуганы? Или еще что-нибудь? Но хоть что-то вы же должны чувствовать!

Филлипа спокойно сказала:

– Что я чувствую – это мое дело.

– Но и мое тоже! Я хочу заставить вас говорить. Хочу знать, что творится в вашей безмятежной головке. Я имею право знать. Правда, имею. Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно писать свою книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Очень ведь просто разглагольствовать с умным видом о том, какие все вокруг несчастные. Это становится привычкой. Да-да, я убедился... после того, как прочел про жизнь Берн-Джонса.

Филлипа оторвалась от работы и уставилась на него, удивленно наморщив лоб.

– При чем тут Берн-Джонс?

– При том. Когда прочтешь про прерафаэлитов, начинаешь понимать, что такое мода. Они были ужасно жизнерадостные, говорили на сплошном жаргоне, смеялись, шутили и уверяли, что жизнь прекрасна. Но это тоже было данью моде. Они были не жизнерадостней или счастливей нас. А мы ничуть не несчастней их. Все это мода, поверьте. После войны мы помешались на сексе. А теперь нам этот бзик надоел. А впрочем, не важно. Почему мы об этом заговорили? Я же начал про нас с вами. Только у меня язык присох к нёбу. А все потому, что вы не хотите мне помочь.

– Что вам от меня нужно?

– Скажите! Ну скажите же! Это из-за мужа? Вы обожали его, а теперь он умер, и вы спрятались, словно улитка, в свою раковину? Из-за него? Что ж, прекрасно, вы его обожали, а он умер. Но другие женщины тоже потеряли мужей, – очень многие, – и некоторые из них любили своих мужей. И что же они расскажут тебе об этом в баре, немного поплачут, когда напьются, а потом лягут с тобой в постель, чтобы утешиться. Наверно, так можно утешиться. Вы переживете это, Филлипа. Вы молоды, чертовски привлекательны, и я люблю вас до безумия. Расскажите, расскажите о вашем муже! Черт бы его побрал!

– Что тут рассказывать? Мы встретились и поженились.

– Вы были очень молоды?

– Слишком.

– Значит, вы не были счастливы? Продолжайте, Филлипа.

– Да продолжать-то нечего. Мы поженились. Были счастливы, как, наверное, большинство людей. Родился Гарри. Рональд уехал за границу. Его... его убили в Италии.

– И остался Гарри?

– Остался Гарри.

– Мне нравится Гарри. Он славный мальчик. И я ему тоже нравлюсь. Мы с ним поладим. Ну как, Филлипа? Давайте поженимся, а? Вы можете продолжать садовничать, а я – писать книгу. А в праздники мы работать не будем, будем развлекаться. Действуя тактично, мы могли бы отделиться от мамы. Она будет подкидывать нам деньжат, чтобы поддержать обожаемого сынулю. Я иждивенец, пишу дрянные книжки, у меня плохое зрение, и я болтлив. Вот худшие из моих недостатков. Может, попробуем, а?

Филлипа подняла глаза. Перед ней стоял высокий, весьма серьезный молодой человек в больших очках. Его пшеничные волосы разлохматились, а глаза смотрели ободряюще и дружелюбно.

– Нет, – сказала Филлипа.

– Это ваш окончательный ответ?

– Окончательный.

– Почему?

– Вы обо мне ничего не знаете.

– И это все?

– Нет. Вы вообще ни о чем ничего не знаете.

Эдмунд немного подумал.

– Возможно, но кто знает? Филлипа, моя обожаемая Филлипа...

Он осекся, вдруг услышав быстро приближающееся визгливое тявканье.

И тогда он тут же стал декламировать:

– «И болонки на закате так резвились и играли... (Только сейчас всего лишь одиннадцать утра.) Фил, Фил, Фил, Фил! – Они тявкали и звали...» Ваше имя плохо вписывается в размер. Может, у вас есть другое?

– Джоан. Пожалуйста, уходите. Это миссис Лукас.

– Джоан, Джоан, Джоан, Джоан... Лучше, но не намного.

– Миссис Лукас...

– О черт! – выругался Эдмунд. – Ладно, давайте ваши проклятые кабачки.

II

Литтл-Паддокс остался на попечение сержанта Флетчера.

У Мици был выходной. В такие дни она всегда уезжала с одиннадцатичасовым автобусом в Меденхэм-Уэллс. С разрешения мисс Блеклок сержант Флетчер осматривал дом. Сама же мисс Блеклок с Дорой отправились в деревню.

Флетчер работал рьяно. Итак, кто-то смазал дверные петли, чтобы незаметно покинуть гостиную, едва погаснет свет... Мици эта дверь не понадобилась бы, а значит, служанка исключалась.