Мисс Моул

– А меня долг обязывает провести праздники рядом с матерью. И если честно, я лучше посмотрю на ее причитания над рождественским пудингом и послушаю басни о дорогом отце и о том, как она мечтает, чтобы я походил на него, – а все мы знаем, что батюшка был немного негодяем, вот почему память о нем так дорога мне, – чем посещу одно из этих… вам, Мона Лиза, знакомо слово, которое я хотел бы употребить, но ладно: собраний.

– Мисс Моул тебе не поверит, – отрезала Этель. – Она знакома с миссис Спенсер-Смит.

– Но ни разу не была ни на одном из ее званых вечеров, – заметила Ханна. – Интересно, а вас она пригласит?

– Вряд ли, к тому же мне придется остаться дома и присматривать за Рут.

– Что намного приятнее, – пробормотал Уилфрид. – Что ж, я обещал начать жизнь с нового листа, этим и займусь у своего уютного газового камелька, так что прощайте! Но я все время забываю спросить: кто застилает мне постель?

– Я, – ответила Ханна.

– Тогда что случилось с моим матрасом?

– Утром он был на месте.

– На месте, но другой! Сплошные комки.

– Со временем все матрасы делаются комковатыми, – пожала плечами Ханна.

– Значит, мой свалялся в рекордно короткое время.

– Но он же новый, – возразила Этель. – В красно-оранжевом наматраснике, да, мисс Моул?

– В зеленом, – пояснила Ханна. – Красно-рыжий у меня.

– Тогда это не ваш, и вам следует поменяться!

– Предлагаешь отдать матрас с комками Моне Лизе? Да ты что!

– Я пойду и посмотрю оба, – заявила Этель.

– Но экономка теперь мисс Моул! – поспешно выкрикнула Рут.

– А купила матрас я. – И Этель вышла, звеня бусами.

– Она сорвет простыни и забудет снова заправить постель! – воскликнул Уилфрид и выбежал за ней.

– Это вы их поменяли? – спросила Рут, и Ханна кивнула. – Так я и думала! – хихикнула девочка.

Глава 11

При желании Ханна нашла бы множество причин и оправданий причудам характера мистера Кордера, как находила их для Рут и Этель. Сам Роберт Кордер оправданий не искал: в своих трудностях он винил других людей, и ему даже в голову не приходило, что основной его бедой было слишком позднее появление на свет. Родись преподобный тридцатью или сорока годами ранее, он был бы намного счастливее. Тогда ему не приходилось бы идти на умственные компромиссы, которые сбивали с толку; он был бы твердо уверен в непогрешимости своего вероучения, а его авторитет как служителя церкви не подвергался бы сомнению. Жизнью было бы проще управлять, а следовательно, и жить стало бы проще. Само знание, что непогрешимость книги, человека или веры все больше отрицается, давило со страшной силой, вынуждая склониться или сломаться, и отнимало всю сладость положения проповедника. Однако, будучи человеком кипучей энергии, а отнюдь не мыслителем, мистер Кордер чувствовал себя обязанным создавать видимость, будто он идет в ногу с современной мыслью, в то время как его ум лишь возмущался. На самом же деле преподобный даже не прилагал усилий, чтобы понять нынешнюю реальность. В те дни, когда сомневаться и задавать вопросы считалось дурным тоном, если не грехом, подобная должность давала бы мистеру Кордеру все, чего он хотел: лесть и поклонение, непоколебимость ума, прочность общественного положения и целую армию верных последователей, мужчин и юношей, которую преподобный всегда мечтал возглавить. Уверенность в себе, физическая сила и мужественная внешность – все было при нем, но ныне его армия состояла из горстки старых солдат, подозрительно относящихся к переменам, да зеленых новобранцев, и об этом разочаровании, намекающем на провал учения в целом и самого Роберта Кордера как лидера, и напомнила преподобному случайная встреча с мистером Бленкинсопом. Те прихожане, кто сохранял прежнюю простоту нравов и для кого проповедник являлся наместником Бога на земле, занимали низшее положение, и мистер Кордер это знал. Бо́льшая часть паствы стояла ниже его во всех смыслах, что служило ему утешением, но были среди них и равные по способностям, если не по положению, и вот они‐то и воспринимали новые идеи слишком быстро, на вкус преподобного Роберта, который предпочитал сам указывать путь – а иначе прихожане воспринимали бы Евангелие буквально, что слишком непрактично. Не будь миссис Спенсер-Смит здравомыслящей женщиной, ее муж раздал бы все имущество беднякам, не рассуждая, заслуживают они того или нет. К счастью, по части оценки заслуг оба – и миссис Спенсер-Смит, и сам преподобный – были единодушны, подтверждением чему служили роскошное кресло в кабинете мистера Кордера и сын в Оксфорде. Однако не существует союза, который временами не вызывал бы раздражения, и гордость, с которой проповедник между делом упоминал об учебе сына в Оксфорде, уравновешивалась досадой на то, что Говарду досталась привилегия, которую его отец упустил, но которой смог бы распорядиться с большей пользой. Несомненно, что часть жизни сына оставалась для Роберта Кордера неизвестным миром, и хотя это не удерживало отца от критики и нравоучений, однако ставило в невыгодное положение, за которое преподобный винил свою благодетельницу и тонко наказывал Говарда.