Мисс Моул

Трудно поругаться с человеком, который отказывается сердиться в ответ, но Роберту Кордеру удалось разругаться с тем, кто оскорблял его, не повышая голоса, насколько могли судить встревоженные слушатели из соседней комнаты, и в конце гневной речи преподобного Джим все так же тихо предположил, что Роберт мог бы возместить миссис Спенсер-Смит средства, потраченные на Говарда, и если он согласен, то Джим даст ему эти деньги. Капитан не отказывался заплатить за свою авантюру, он был рад купить мальчику то, чего тот хотел, чего хотят все Эрли, добавил он, и Роберт, рассерженный и разобиженный, оказавшийся в затруднительном положении из-за денежной стороны дела и предвидевший собственную капитуляцию, все же не смог побороть любопытства и нехотя спросил, чего же хотят Эрли. Дядя Джим утрачивал бо́льшую часть красноречия, когда речь шла о собственных чувствах. Он пробормотал, что именно это отправило его самого в море и заставляло его сестру чувствовать себя курицей в курятнике.

Роберт Кордер медленно повторил последние слова, будто не мог их понять, а затем, осознав их жестокий смысл, с силой ударил кулаком по столу, так что фотография миссис Кордер в серебряной рамке издала легкий звон, похожий на смех, и заорал:

– Вон из моего дома! Теперь ты пытаешься отобрать у меня жену!

– Не будь дураком, Боб. Я не говорю, что она не любила тебя, но ей было тесно. Прости, если я задел твои чувства, но я все еще считаю, что поступил правильно, и сестра хотела бы, чтобы я так поступил.

Капитан вышел из кабинета, но не собирался покидать дом немедленно. По его опыту, человек, который выкрикивает приказы, не ждет, что им будут подчиняться, и хотя Джеймсу Эрли хватало воображения, чтобы предугадывать потребности любимых – а дети сестры были дороги ему ради ее памяти, – он не мог представить себе весь масштаб бедствия, постигшего Роберта Кордера, чья сила воображения была сосредоточена исключительно на самом себе. Его сын! Его жена! Миссис Спенсер-Смит и приход! Его товарищи, члены различных комитетов, которые знают, что сын проповедника учится в Оксфорде! Неблагодарность и трусость Говарда! И как его жене могло быть тесно, когда она делила жизнь с мужем? Тем не менее мистер Кордер подумал о ее странных визитах к мистеру Самсону и признал, что постоянно насмехался над Говардом. Да, преподобный несовершенен, он, без сомнения, делал ошибки, но в том, что касается жены, не видел ни одной и потому почувствовал некоторое ослабление долга перед умершей, в чем никогда бы не признался.

Его мысли были слишком бурными, болезненными и печальными, чтобы оставаться ясными. Мистер Кордер чувствовал себя несчастнее, чем когда‐либо прежде, и ни одна из дочерей не сказала ему ни слова утешения. Однако он уже приспосабливался к новым обстоятельствам, слышал и видел себя словно со стороны: вот он с неослабевающим воодушевлением продолжает работу, несмотря на разочарование; проявляет терпимость, постепенно признаёт, что Говард был прав, и цитирует отрывки из писем сына. Но сегодня вечером проповеднику было очень одиноко, и когда в кабинет вошла мисс Моул с чайным подносом, он ей обрадовался, хотя подумал о мисс Пэтси Уизерс, которая начала бы нежно возмущаться, что преподобный пал духом, и больше помогла бы своей слезливостью и жалостью, чем мисс Моул с ее быстрыми уверенными движениями и деловым видом.

– Я сделала вам несколько бутербродов, – сказала экономка, – потому что за ужином вы почти ничего не ели.

– Вы очень добры.

– И я надеюсь, что вы как следует подкрепитесь. – Она налила чай, помня о том, что хозяин кладет два кусочка сахара, один большой и один маленький.

– Плохо дело, мисс Моул, – вздохнул преподобный.

– Да, – согласилась она. Ей действительно было жаль мистера Кордера, и она искренне считала, что с ним обошлись несправедливо. Она жалела и Говарда, и Этель, и Рут, однако страдала от неудобства, умея взглянуть на ситуацию с точки зрения каждого, и от нетерпения, потому что ей все это было не нужно. – Но если подумать о солнце, луне и звездах…

– И при чем тут они?

– Этого никто не знает, – ответила Ханна, – но по сравнению с ними все наши заботы кажутся пустяками, вы так не думаете? А если сравнить бесконечность – чем бы она ни была – с тремя неделями, ведь через три недели все забудется…

– Я-то никогда этого не забуду, – возразил он, обхватив голову руками.

– Вы нет, но другие забудут, а остальное неважно. В этом наша слабость и наша сила, – сказала она как бы самой себе. – Нет стыда, разочарования или крушения иллюзий, которые мы не могли бы пережить, если бы удалось сохранить их в тайне. Чудовищное любопытство и чудовищные домыслы других людей – вот что задевает нас за живое. Но и это, – она была верна своему кредо, – не чудовищно. Это естественно. Я и сама так поступаю.

– Тогда, – сказал Роберт Кордер, забыв о своем начальственном положении от облегчения, что может выговориться, – вы понимаете, что я чувствую.

– Понимаю, – кивнула она, а преподобный печально возразил с высоты опыта, в котором ей было отказано: