Миссия пролетариата

Со стороны сознания речь тоже идет об исключительно важной вещи, сильно модернизируя это исходное состояние сознания, его можно охарактеризовать так: в моем собственном бытии нет истины. Истина находится вне меня, само основание моего бытия находится вне меня – вот почему я так живу. Сказать, что это «стокгольмский синдром», значит ничего не сказать, перед нами идея правоты высшего другого (фактически идея Бога, первый ее проект) и идея истины как состояния внешнего мира, причем такого состояния, которое отрицает инстинкт самосохранения, и несмотря на это, лучше даже сказать, в силу этого является истиной. То есть истина изначально есть нечто жертвенное и самопожертвенное в первую очередь.

В дальнейшем истина претерпевает многоступенчатую эволюцию вплоть до значения символа «И» в логических таблицах. Но и сегодня ощущение некоторого неудобства, дискомфортности истины остается. И чем более существенным, экзистенциальным является контекст истины, тем больше она противоречит самосохранению индивида и вообще атомарной индивидуальной пользе.

Истину надо выстрадать, обладание ею и овладение не могут быть слишком легкими, в противном случае истина не сработает в качестве истины. Это абсолютно и непреложно для истины веры, но и истина науки, заслуживающая своего имени, тоже странным образом сохраняет характер выстраданности. Наконец, необходимость преклонения перед истиной, необходимость подчинения ее вердикту сама по себе не имеет никаких рационально – прагматических объяснений….

Жертвенное начало удивительно еще и тем, что его способность к сублимации не уступает сексуальному началу (либидо), а то и превосходит его. Неопознанные и с большим трудом опознаваемые аватары жертвоприношения расположены по всему фронту определенности человеческого. В высших формах религиозного пиетизма, в метафизической готовности делать ставку на ничто, в научной объективности и внеположности истины – всюду, присмотревшись, можно увидеть отблеск жертвенного костра и того первичного недифференцированного состояния, когда «большелобый», расставаясь со своими близкими, выплачивая страшную дань чудовищу, продолжает жить.

И пока он не пребудет в этом состоянии должное время, не освоит его, вспышки сознания не случится. Только после надлежащего запечатления случившегося опыт героизма (стадия Геракла) и одиссеевская хитрость разума, отталкиваясь от обретенного плацдарма, могут завоевать новые территории.

Но, пожалуй, не менее поучителен момент редукции или регрессии к исходному состоянию, казалось бы, окончательно снятому и трижды забытому.

Вот современная Европа, пребывающая в полной и тотальной богооставленности. Тут, казалось бы, о жертвоприношении Авраама забыли навеки, но некоторые странные, иррациональные действия аборигенов заставляют задуматься.

Новые привычки «большелобых» что-то очень напоминают. Например, когда коренные парижане или брюссельцы изо всех сил пытаются ублажить диких пришельцев: они ходят по струнке, одергивают друг друга, если кто-то вдруг проявит недостаточную почтительность к кормимым, а главное – приносят в жертву своих детей, истребляя в них все, что могло бы сойти за расизм, обрекая их на роль шестерок в школах и детских садах и непременно отдавая кормимым своих лучших девушек. Что ж, если это так, если опыт веры отрабатывается на самом низшем, исходном уровне и будет вполне отработан, то должен прийти новый Геракл, который низвергнет кормимых богов, а его соотечественники очнутся от обморока и будут ему благодарны.

Подобная черновая схема, апеллирующая к самой общей интуиции, может выглядеть так:

1. В соответствии с теорией Поршнева – Дидиенко разделившаяся в себе ветвь гоминид разделяется как бы на вещество и антивещество, вступая в процесс аннигиляции, так что эту первую стадию социогенеза можно назвать аннигиляцией естества.

Палеоантропы, или, лучше сказать, суггесторы, порабощают (одомашнивают) неоантропов, в результате чего устанавливается оппозиция ядущие – ядомые, пастыри – паства.

Подобные симбиозы встречаются в природе, консументы способны проявлять инстинктивную заботу о своей кормовой базе.

Однако в отличие от симбиозов данная пара (ядущие – ядомые) образует, скорее, контрбиоз. Дело в том, что паства впервые оказывается более продвинутой, чем ее пастыри, именно это обстоятельство делает возможным аннигиляцию естества, результатом чего и оказывается некое противоестественное сущее: происходит рождение Авраама. Авраам сотворяет себе всемогущего, всевластного Бога из злобного пожирателя, так что Авраам родил Исаака, а затем родил (породил) и самого Яхве.

Импульс аннигиляции выжег естество Авраама и зажег в нем душу, душу живу. Но и на противоположном полюсе происходили не менее значительные процессы. Ядущий испытал сброс иноприсутствия, его воля получила подтверждение как всеобщая воля, его желание – как высшая справедливость.