Миссия пролетариата

В результате возникает экзистенциальный перекресток, который явно предшествует гегелевской тяжбе господина и раба и, следовательно, является базисным, более важным для производства человеческого в человеке. Получается, что бог-палеоантроп, ядущий и кормимый, способный к отключению путем интердикции инстинкта самосохранения у «большелобых», не может извлечь из своей позиции никакой экзистенциальной прибавки, его способ управления остается чисто техническим и тупиковым с точки зрения обретения сознания. Пропасть сакрального так и не разверзлась перед ним. В конце концов, так и не перешагнув порог очеловечивания, этот дэв-палеоантроп сошел с дистанции, он лишь делегировал в будущее свою функцию ревностного и всемогущего распорядителя, которая и приняла подобающий вид божественности.

А вот Ядомый оказывается в самом центре событий, то есть событие экзистенции произошло и происходит именно с ним. Сам его поступок, способ сопровождения на заклание, противоречит не только генной записи первого порядка, то есть простому самосохранению, но и генетическому тексту второго порядка, поскольку это внутренняя отмена команды «Сохранить успешную копию!». Никаких физиологических аналогов состоянию отмены такой команды не было и быть не могло, ибо невозможно предусмотреть подобную константную реакцию на перечеркнутость основного принципа жизни, репликацию молекулы ДНК, имеющую всегда узнаваемую идеологию.

Это степень безумия или поломка, которая гораздо глубже и серьезнее любого экспериментального невроза, некая абсолютная тератология с точки зрения природы. Однако эта поломка в силу своей константности, длительности и репродуктивности обретает устойчивую форму без физиологического коррелята (на месте которого – сплошной сбой и безумие); имя этой формы – вера. Так учреждается исходный, абсолютгый модус веры – credo ipso absurdum.

Вспомним еще раз второй великий урок, чтобы вернуться к первому, величайшему. Господин властвует и господствует, а в итоге готовит себе преемника. Раб для господина оказывается объектом господства, говорящей вещью, но все равно вещью, и, следовательно, не может научить господина ничему экзистенциальному. Для него же самого господин – не вещь. Для него господин – сущность. В том-то все и дело, что господин не дан сущностно самому себе, его сущность как бытие-для-другого дана рабу и лишь в этой данности может быть присвоена. Лишь раб находит подлинное экзистенциальное применение наследию господина.

Однако этому экзистенциальному перекрестку противопоставлен другой, более древний, и как бы ни были важны разборки господина и раба, но разборки Авраама с Богом еще важнее. Есть все основания полагать, что слова Авраама, сказанные Исааку: «Господь усмотрит себе агнца для всесожжения» – суть первые воистину человеческие слова, слова подтверждающие и гарантирующие необратимость вочеловечивания. Их другую версию озвучил Иисус, Сын Человеческий, в своем напутствии всему роду людей: «Пейте кровь мою и вкушайте плоть мою» – таков великий символ причастия, важнейшего и самого тайного таинства: будьте причастны богам, будьте как боги…

Чем либо меньшим, нежели это, не может быть отмечен опыт веры, более простых единиц он не содержит, по крайней мере в роли эталона-первоисточника. Но и опыт сознания «в форме» субъекта, обладающего сознанием, не может быть обретен каким-нибудь менее жизнезатратным способом, даже если потом траектория скользящей рефлексии легко выводит за пределы антропологической родины.

Итак, жертвоприношение, иррадиируя вовне, обеспечивает единство социума, ощущаемое и проверяемое на уровне эмпирической достоверности. Жирар говорит о правильной циркуляции насилия[177], в которой чередуются катарсис с инфлюэнсом; распространяясь вовнутрь, оно создает воспаление, интоксикацию, синдром Авраама, который вполне уместно назвать душой. Нелегко понять и интерпретировать при интоксикации в ряду смыслов того, что этим смыслам предшествует. Какова галлюциногенная подкладка этого странного отношения между кормящими и кормимыми?

Отбрасывания (отбросы) рефлексии, вызванные необходимостью платить дань во всех формах, включая и плоть от плоти своей и собственную плоть, несомненно, как-то выглядит – и в психологическом, и в феноменологическом смысле. В самом общем приближении это покорность, благодарность, смирение с судьбой, это некий прообраз основного религиозного чувства. Это монада или семиозис веры.