Миссия пролетариата

Выражение «субъект, восстановленный из овещненных форм» следует признать на редкость удачным. Оно сразу вызывает в памяти, например, восстановленный сок – образ, неплохо поясняющий суть дела. Вот помидоры под прессом уминаются в томатную пасту, затем эту долго хранящуюся эссенцию растворяют и разливают по бутылкам – получается восстановленный сок. Субъект отчуждает себя в мир вещей – товаров и прочих объективаций, образующих континуум мыслимого и сделанного. А затем из упорядоченного мира присутствия Mitsein восстанавливается субъект – но это не прежний субъект, скручивавшийся из вихря бушующих семиозисов, это субъект восстановленный, упорядоченный и одомашненный. В каком-то смысле не заслуживающий прежнего имени, ему подобает новое имя – хуматон[173].

Очень важен раздел, через который Г. С. Батищев переходит, не уделяя ему должного внимания. Это некая условная, но очень значимая красная линия отчуждения. По мере того как субъект оттесняется к ней самим ходом вещей, он испытывает тревогу, депривацию и нередко отваживается на сопротивление. От его имени Маркс и выносит свой обвинительный приговор капиталу. Но когда красная линия отчуждения остается позади, а пересекается она незаметно, страхи постепенно ослабевают и улетучиваются. Вместе с ними исчезает и воля к сопротивлению: зачем, чему сопротивляться? Ведь прежний субъект уже мертв, он незаметно для себя развоплотился, а новый, восстановленный субъект находится у себя дома.

Впрочем, общий дом, в котором субъекты добровольно подражают вещам, пусть даже вещам чрезвычайно продвинутым, заботливым, стоящим смирно и расстилающимся ровно, остается преисполненным фантомных болей и новых трудностей, в которые мы сейчас не будем углубляться. Дефицит немыслимого интересует нас сейчас не в плане алармизма, а в качестве реального вызова, последствий которого мы не можем предвидеть. Проблему можно тематизировать и так: гипертрофированное развитие привилегированного семиозиса принесло впечатляющие результаты: в каком-то смысле с этими результатами соотносятся все дисциплинарные науки, и прежде всего естествознание, а также техника и рационально устроенная социальность. В то же время расширенное воспроизводство в рамках континуума мыслимого-сделанного потребовало расходования колоссального количества ресурсов, так что в конце концов даже ресурс, кажущийся безграничным, был в значительной степени выбран. На повестку дня встал вопрос о дефиците субъектообразующего сырья, одновременно являющегося топливом – о дефиците немыслимого.

Приложение 2 Пир

Ища печати христианства в римском мире, мы наталкиваемся на общины взаимопомощи, общины бедных больных, погребальные общины, произросшие в самых низших, подпольных слоях тогдашнего общества, где сознательно культивировалось то основное средство против депрессии, маленькая радость, радость взаимной благотворительности – должно быть тогда это представало чем-то новым, каким-то настоящим открытием. В спровоцированной таким образом воле к взаимности, к формированию стада, к общине, к трапез-ничанью, должна была снова прорваться наружу воля к власти, которая в борьбе с депрессиеей знаменует существенный шаг вперед и победу.

Фридрих Ницше[174]

1

Великая притягательность пира все еще таит в себе немало загадок. Подмеченная Ницше универсальная христианская предрасположенность к общине и трапезничанью, позволившая сделать шаг вперед и к победе, была и остается последним нерушимым оплотом этой новой веры, но действительность пира как великой площадки схождения реального и символического началась не с нее: нам придется признать что пир-symposion есть некая универсалия не только человеческой культуры, но и самой экзистенции. Об этом и пойдет речь.