Миссис Калибан

Им надо сообщить обо всем на весь мир. Есть только одно слово для того, что с ним творили эти жуткие люди в Институте: пытка. Они могут рассказать обо всем газетам. Особенно ту часть, где два человека заставляют его участвовать в своих половых игрищах. «Я убил, защищая свое мужское естество». Дело можно довести до Верховного суда. Оправдаться дезориентацией. Сенсация получится. Прецедентное дело. Им придется определять природу понятия «человек». Если Ларри не человек, он бы не мог совершить убийство — он убивал бы только как животное, и наказать его за это нельзя. Напротив, если его счесть человеком, то он убивал из самозащиты в гневе, вызванном болью от пыток двух садистов, которые для начала отняли у него человеческие права и неправомочно держали взаперти лишь потому, что он относится к иной расе. Она представляла себе заголовки: «Такие жестокие и варварские обычаи не соответствуют учениям нашей религии, утверждает лягушатник. Это ли дух Американской Демократии, спрашиваем мы».

Но он сказал ей, что ему хочется лишь вернуться домой. Не пожелает он обращаться к газетам. Он, конечно же, прав. Дело не в толпах и ярких огнях, не только в болтунах из прессы и тех, кто подбегает, чтобы в тебя плюнуть. Также возможно — как говорил диктор по радио, — что существо может прикончить и простая болезнь, вроде простуды, если оно не выработало против нее иммунитета. А еще хуже — если зараза уже в нем поселилась, а проявится как смертельная, лишь когда существо вернется домой и столь невинно принесет с собой средство уничтожения всего своего народа. Лучше об этом не думать.

Надо постараться и увезти его как можно скорее, но она не может уехать просто так. Ей понадобится какой-нибудь предлог. Придется ждать отпуска.

Не было его, как ей показалось, долго. Теплым ветром расчистило небеса, стали видны звезды. Интересно, подумала она, что он сейчас делает, насколько далеко заплыл, какая под ним глубина. Подумала о том, как он плывет среди чудесных красок, в том, что вокруг так не похоже на его дом, но знакомо — как будто человека из Коннектикута похитили и увезли на чужую планету, а потом вернули в Норвегию или Японию: еще не дом, но узнать можно.

Но там внизу сейчас темно, а совсем не прелестно освещенный аквариум, какой она себе воображала в дневные часы, где клубятся косяки крохотных нежных животных, которые парят и медленно танцуют в собственных безмятежных потоках так, что видишь перед собой будто ожившую картину. Как бы то ни было, это неправильно. Океан — не аквариум, который есть среда искусственная. Океан — это целый мир. А мир — не искусство. Дороти подумала о живых существах, что движутся в том мире, крупные, безжалостные и голодные. Как и тут, наверху.

Она принялась было убеждать себя, что он лежит на дне моря раненый или умирающий, когда увидела, как из воды движется его силуэт. При том освещении и на таком расстоянии выглядел он в точности как статуи богов, вот только голова у него слегка крупнее и круглее, чем нужно. И шел он округлыми плавательными движениями от бедра до колена, легко неся свои крупные могучие плечи и руки.

Дороти протянула ему полотенце, и он вытерся.

— Мне тебя сейчас начать учить, как водить машину, или лучше подождем до завтра? Уже поздновато. Я не знала, что ты так долго.

— Завтра, — ответил он.

— Тебе холодно?

— Нет.

Он снова забрался на заднее сиденье. Дороти завела машину.

— Тут хорошо будет учиться, — сказала она. — Вокруг, похоже, никого, а вон та дорожка бежит далеко и просто прямая.

Она рассказала ему о своем плане. Способен ли он ждать так долго? Он ответил, что да. Она спросила, как ему было в воде. Он ответил, что не как дома; здесь он чувствовал себя почти таким же чужим, как и на суше.

— Только там я умею защищаться. Там никто не нападает за то, что ты думаешь. Нападают, если их поранил, или залез к ним в дом, или если тебя хотят съесть.

— И если ты другой. Здесь тоже так поступают.

— Но в море это не только потому, что ты другой.

— Я думала, всем повсюду нужно приноравливаться, или другим людям станет тревожно и опасно. А потом, когда их больше, чем тебя, они на тебя наваливаются.

— Здесь так бывает?

— Более-менее. Правда, сперва тебе дадут понять, как они думают, а потом тебе нужно заставить их поверить в то, что ты думаешь так же. Что-то еще произошло. Ты грустный.

— Да. Что-то происходит.

— Институт здесь много подводных исследований проводит. Ты об этом?

— Нет. Не знаю. Неправильно там как-то.

— Ты же не отсюда.

— Думаешь, я изменился? Может, со мной что-то сделали при экспериментах, а я об этом тогда не знал, и я теперь больше не могу вернуться и жить в мире. Мне делали много уколов, знаешь, чтоб я спал.

Дороти остановила машину на обочине, перегнулась через спинку сиденья и обняла его за шею. Поцеловала и погладила по спине.

— Не беспокойся. Как-нибудь получится. — Она повернулась было к рулю, когда он спросил:

— Мы можем пойти?