Миссис Калибан

Она водила Бинго гулять. Ходили они повсюду. Она никогда раньше не видела такого бойкого животного. С ним было весело, его приводило в такой восторг быть живым. Игривость осталась при нем, и когда он перестал быть щеночком. Он только-только дорос до взрослой собаки, когда однажды она оторвалась от посадки каких-то луковиц в саду — и не увидела его. Не возвращался он весь день. А не вернулся потому, что его сбила машина. Придя домой, Фред застал ее в гостиной, она плакала. Возле нее все умирает, сказала она. Всё — удивительно, что трава на газоне не отвернулась от нее и не спряталась обратно в землю. Она плакала много дней, недель. А Фред начал объяснять все меньше — он даже разговаривал теперь реже. Как бы сильно кого-то ни любил, есть предел тому количеству плача, какое можешь вытерпеть.

С тех пор он и перестал останавливать ее, когда она уходила одна из дому по вечерам, — и не спрашивал больше, куда она или когда вернется.

Дороти снова высунула из-за угла голову и сказала, что сходит отправит кое-какие письма и поездит покатается на машине. Он лишь ответил:

— Ладно. — Сам сидел в той позе, что и раньше.

Она зашла к Ларри, взяла его за руку, провела по коридорчику и кухне — и выбралась через ту дверь, которой они почти не пользовались, — та открывалась прямо в гараж. Отворила дверцу машины и запрятала его на заднее сиденье. Он был слишком уж велик, чтобы с удобством разместиться впереди, пригнув голову. Рядом с собой на сиденье она положила плетеную соломенную сумку.

Вечер стоял ясный, там и сям шевелился легкий ветерок. Еще не вполне стемнело. Она поехала по прямым аккуратным улочкам в мягких медлительных сумерках. В таком свете все дома смотрелись прелестно — горело несколько ламп, но шторы задернуты не везде. Было время, когда она терпеть не могла видеть свет в окнах домов в такой вечерний час, потому что ее наводило на мысли о том, сколько этих домов воплощают собою семьи и в скольких из них содержатся дети.

— Было б здорово тебе сесть и посмотреть, но пока еще слишком светло. Кто-нибудь может тебя из окна заметить. Но уже недолго осталось. Я тебе скажу.

— Садами пахнет, — сказал он.

Она тоже чуяла цветы — те испускали аромат, пока гас свет, — и траву, что напоминала о ее собственном школьном детстве: май и самое начало июня, когда все окна открыты, а мужчины стригут траву на игровых площадках.

— Мне очень нравится, — сказала она. — Но у моей школьной подруги раньше была сенная лихорадка. И близко не могла подойти ни к траве, ни к деревьям, ни вообще к каким-то растениям — и так каждый год. Наверное, сейчас она пилюли уже пьет или ей от этого уколы делают.

— Мне это как еда.

— Мне тоже, особенно цветы. — Ей стало интересно, понравятся ли ему духи. Фред их терпеть не мог. Он и ароматного мыла не переносил, если это не «Палмолив».

Она ехала, пока не добрались до того участка, где стояло относительно мало домов. Воздух потемнел больше, листва на деревьях стала почти черной и нависала над дорогой.

— Теперь, мне кажется, можно, Ларри. Но будь готов пригнуться, если скажу. — Она увидела, как его лицо возникло в зеркальце заднего вида. Он смотрел вперед и по сторонам. Немного погодя произнес:

— А если бы у меня была шляпа, меня бы по ночам замечали?

— Тут не только шляпа понадобится. Думаю, в темных очках и гриме ты б сошел. И если б ехал быстро.

— Ты меня научишь, чтоб машина ехала?

— О да. Это будет несложно.

Она двинулась к пляжу. На шоссе он снова скрючился на сиденье, пока не въехали в спокойный, слегка запущенный район, сплошь драные пальмы и дощатые дома. Постройки стояли здесь ближе к тротуарам, цветов меньше. На многих передних двориках лежал лишь квадрат песчанистой земли, а не росла трава. Откуда-то с фона слабо, словно шорох машин по шоссе, Дороти слышала шум моря. С заднего сиденья от Ларри донесся слабый стон то ли боли, то ли наслажденья. Он тоже услышал.

— Я полотенца прихватила. Можем искупаться, если хочешь.

— Да, пожалуйста.

Она свернула на песчаную дорогу. Вокруг никого. Свернула еще раз на узкую ухабистую тропу и остановила машину. Море было громким и близким.

Он перелез с заднего сиденья и уселся с нею рядом. Приобнял ее. Она склонила голову ему на плечо. Сидели тихо, слушая.

Она думала: все мое отрочество, когда мне вот этого так сильно хотелось — поехать в машине с мальчиком на пляж, — оно так и не случилось. А вот теперь произошло.

Он спросил:

— Слышишь?

— Да, мне всегда нравилось, как море шумит. По-моему, всем нравится.

— Мне так звучит то, где я живу. Трудно объяснить. Всегда есть, как сердце стучит. Всегда, все наши жизни у нас есть музыка. У нас чудесная музыка. Море говорит нам. И это наш дом разговаривает. Понимаешь?

— Должно быть, тебе одиноко.

— Больше прочего. Больше голода. Даже голод иногда уходит, а это нет.

Она погладила его по лицу. Попробовала вообразить, каким может отказаться его мир. Быть может — как у дитя, что парит в материнском чреве и слышит ее голос повсюду вокруг.

Она спросила:

— Как там было?