Миссис Марч

Миссис Марч же совершенно не интересовала жизнь Альмы, которая не включала ее саму, например, оставшиеся в Мексике дети, которым она отправляла большую часть своего жалованья. Их фотография была прикреплена к стене над кроватью в комнате Альмы. Миссис Марч многократно ее рассматривала и не могла определить пол детей из-за стрижек «под горшок» и футболок оверсайз. Хотя Альма всегда говорила ей, что она для нее «особенная chica [24]», миссис Марч совсем не нравилась мысль о том, что Альму нужно с кем-то делить. И однажды она сорвала со стены фотографию детей, которые улыбались беззубыми улыбками, и разорвала ее на мелкие кусочки.

Когда Альма вошла в свою комнату и увидела эти мелкие кусочки фотографии у ног миссис Марч, то расплакалась очень эмоционально, закрыла лицо руками и стала раскачиваться из стороны в сторону. Миссис Марч пошла на цыпочках к двери, ее смутила такая яркая демонстрация эмоций – поведение Альмы не походило ни на что, свидетельницей чего она становилась дома. Не произнеся ни слова, она покинула комнату Альмы.

На следующее утро за завтраком Альма вела себя очень тихо и словно ушла в себя. Миссис Марч несколько раз спросила ее, почему она с ней не разговаривает, сначала спрашивала спокойно, потом разозлилась и стала орать на Альму, а не есть кашу. Альма только слабо улыбалась.

Прошло несколько недель и казалось, что все забыто. Миссис Марч снова стала садиться на один из высоких табуретов у кухонного стола, слушая, что говорит Альма, вместе с ними работало радио и шипело масло на сковородке. Она бегала к Альме по ночам, если начиналась гроза, и засыпала, вдыхая исходивший от Альмы запах влажной золотистой фасоли. На следующее утро она обычно просыпалась в собственной кровати и не помнила, как ее туда относили, и ей очень не нравилось, что жизнь Альмы продолжалась без нее, пока она спала.

Примерно в это же время миссис Марч начала физически создавать Альме проблемы: она щипала ее, царапала, а потом еще и стала кусать. Сначала очень мягко, только деснами, потом стала кусать яростно, оставляя влажные, воспаленные следы зубов на коже горничной. Альма едва ли когда-то жаловалась; она или молча отмахивалась от миссис Марч, или держала ее за плечи, пока та не успокаивалась.

Увидев один из следов в форме полумесяца на шее Альмы, мать миссис Марч незамедлительно приняла меры, чтобы положить этому конец. Миссис Марч отвели к детскому психологу – под покровом такой секретности, что даже она сама не знала, куда ее везут. Психолог сказал, что она страдает от «отсутствия родительского внимания», а также «недостатка эмоциональных средств для сдерживания ее излишне буйного воображения». Ее мать слушала эти диагнозы с мрачным видом. Больше она никогда не водила дочь на психотерапию, вместо этого она решила уволить Альму. Так было гораздо проще.

Миссис Марч очень старалась все это забыть. Унизительно было думать о себе как о нуждающемся во внимании ребенке, таком избалованном и злобном, и теперь она даже сомневалась, не придумала ли она все это. В конце-то концов она стала таким спокойным и покорным взрослым человеком.

После того как Альму уволили, миссис Марч про нее никогда не спрашивала. Она знала, что не следует этого делать. Спокойное, лишенное сантиментов принятие ее поведения родителями наполняло ее чувством стыда, и с тех пор она демонстративно игнорировала всех остальных горничных. Хотя ни одна из них больше никогда не жила в квартире вместе с семьей, и через некоторое время грустная, странная маленькая спальня рядом с кухней превратилась в кладовку. Со временем миссис Марч также научилась ценить возможность спокойно позавтракать в одиночестве.

Когда мистер и миссис Марч переехали в квартиру в Верхнем Ист-Сайде, она позвонила Марте под нажимом своей сестры Лайзы, у которой Марта работала много лет, и Лайзе было очень жаль с нею расставаться, когда она собралась перебираться в Мэриленд для ухода за умирающей свекровью. Теперь Лайза проживала на тихой улочке в Бетесде, в доме из красного кирпича с темно-зелеными ставнями. Это было место, где жители находят диких животных, утонувших под брезентом, которым они закрывают бассейн, где дети давят муравьев на тротуарах, пока их в сумерках не позовут ужинать.