Миссис Марч

– И рожать от человека, который уже имеет ребенка от другой? Я бы никогда не смогла. Его не будет волновать ни эта беременность, ни этот ребенок – он же уже проходил через все это раньше. Я имею в виду, ему это просто не нужно, – произнесла другая.

Спуская воду в унитазе, миссис Марч могла поклясться, что слышит смех.

Она вытерла рот и вернулась в гостиную, широко улыбаясь, ее голос дрожал от напускной радости, когда она объявила:

– Я вернулась!

Потом они играли в унизительные игры, включавшие «Угадай мамины размеры» по просьбе радостных гостей, которые с таким удовольствием сжимали пряжу и ножницы, что у них белели костяшки пальцев. После этого она извинилась, сказав, что ее снова тошнит, и отправила всех по домам. Она стояла в одиночестве и тишине в детской и смотрела вверх на крюк, закрепленный на потолке, для скульптуры из пластика, которую она так никогда и не удосужилась повесить. Потом она собрала оставшуюся еду и украшения, а также все подарки ребенку в большой черный пакет для мусора и выбросила все это вон.

Потом были роды, жуткое дело. Несмотря на все попытки запереть эти воспоминания в глубине сознания, она до сих пор помнила, как врач раздвигал ее потные ноги, а она сопротивлялась, плохо соображая, что происходит, после эпидуральной анестезии. Она была словно в тумане, пыталась сдвинуть ноги, чтобы спрятать влагалище от яркого света. Когда медсестра вытащила из-под нее впитывающую салфетку (произошла дефекация) и свернула ее, миссис Марч сотрясли рыдания без слез. Команда врачей предположила, что эта реакция связана с гормонами, но на самом деле мучительным было крайнее унижение оттого, что на протяжении нескольких часов она лежала с открытыми интимными частями, и ее все время ощупывали. Она поняла, что им нужен только ребенок. Никого не волновало, что случится с ней самой.

Потом она безвольно лежала, накачанная лекарствами (врачи называли это «восстановлением»), и заснула. Она проснулась в одиночестве на больничной койке и увидела, что рядом сидит ее отец и читает газету. Это оказалось довольно неожиданным, потому что к тому времени ее отец уже два года как умер.

– Папа! – позвала она его, потом снова и снова, но он ни разу не поднял голову.

После рождения ребенка волосы у нее выпадали пучками. Из тела шли густые выделения, окрашенные кровью. Прокладки не могли справиться с красными лохиями, а подгузники для взрослых из коробки, которую она прятала под гостевыми полотенцами, громко скрипели при каждом движении. Швы заживали медленно и вызывали дискомфорт еще долго по окончании четырех недель, которые отводились на восстановление. Но это было не самое худшее. Период беременности был чем-то особенным. Люди – друзья, родственники, незнакомцы на улице, в магазинах и ресторанах – улыбались ей, любили ее, замечали ее. После рождения ребенка и исчезновения большого живота продавщицы в магазинах больше не подходили к ней с радостным видом, не спрашивали, когда ей рожать, никто больше не предлагал ей донести купленные овощи до дома, никто не предлагал сесть в пойманное им такси.

Сначала люди приходили в гости посмотреть на ребенка, соседи, сталкиваясь с ней в лифте, интересовались, как он, но к тому времени, как сын начал ходить, их интерес к нему угас, и ее снова окружил туман молчания и безразличия. Она винила в этом своего ребенка – во внезапном отсутствии внимательности, в жутких изменениях в ее теле, в быстрой взаимной утрате интереса в отношениях с Джорджем. Она злилась на своего отпрыска, но чувство вины заставляло ее одновременно за него бояться – ведь он был таким хрупким, пах молочком, на головке просматривались вены. Ее все время тянуло проверить, дышит ли он, она делала это по тридцать, а то и сорок раз в день, один раз она сбежала с середины «Лебединого озера», понеслась в квартиру, напевая под нос слова под музыку из этого балета. Она бежала через погруженный во тьму Центральный парк и пугала бродяг, а потом испугала няню, когда ворвалась в детскую с вздымающейся грудью.

Она обычно склонялась над детской кроваткой и долго так стояла, иногда до глубокой ночи – в давно не стиранной ночной рубашке, с давно не мытыми сальными волосами, свисающими длинными прядями. Она стояла неподвижно и смотрела, как вздымается и опускается животик Джонатана, каждый раз убеждая себя, что ей это привиделось и нужно дождаться, когда движение повторится. После нескольких встреч с подобной призраку миссис Марч среди ночи, когда она не реагировала на вопросы, Джордж, у которого такой вид вызывал сильное беспокойство, нанял круглосуточную няню. Миссис Марч все равно считала себя обязанной постоянно проверять, как там ребенок, но стремление теперь ослабло, потому что о нем заботилась женщина, которая была для этого гораздо лучше подготовлена, чем она сама.