Мистер Эндорфин

В то время мы утоляли жажду знаний чем придется. И чаще не книжками. Напился я в гостях у мальчика из хорошей семьи. В гостях у мальчика из плохой семьи я бы держал ухо востро и не напился. А тут расслабился. Сначала мы пили что-то очень дорогое со вкусом елки. Потом что-то еще дороже со вкусом дуба. В итоге мы выпили маленький такой лес. До того дня я не был знаком с экзотическими напитками. И в какой-то момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, мозг через него вышел проветриться. И не вернулся.

За несколько последующих часов я совершил множество скромных безымянных подвигов. Мальчик из хорошей семьи жил возле Университета. И мне, кто бы сомневался, срочно понадобилось взглянуть на ночную Москву с верхних этажей главного здания МГУ, знаменитого «ГЗ». Возможно, я даже собирался покорить его шпиль. Да, тогда я ходил в мечтах по-большому, молодой, отважный, пылкий. Так вот, мне в таком невменяемом состоянии каким-то чудом удалось миновать штатный кордон милиции у входа в «ГЗ», причем, по-моему, вместо студенческого я показал им пустую ладонь, так как больше из кармана ничего извлечь не удалось. Далее, я тем же чудесным образом сумел выйти из «ГЗ» обратно, а это не у каждого трезвого с первого раза получалось.

На станции метро «Университет» я три раза садился на поезд до своей станции, конечной «Черкизовской», и три раза выходил на противоположной конечной, «Юго-Западной». Не иначе, это ворожили выпитые дубы-колдуны. Наконец, в четвертый раз звезды сошлись. Поднимаясь по эскалатору на «Черкизовской», я честно признался себе в том, что за полдня так и не протрезвел: я ехал спиной вверх. Женщина в стеклянной будке с тоской провожала меня взглядом. Возможно, у нее у самой рос такой же оболтус: когда я прошел мимо ее поста, стекла мгновенно запотели. Ели по-прежнему шумели в моей голове и раскачивались на ветру, увлекая меня за собой.

Оказавшись на улице, я перемещался осторожно, по-кошачьи, чтобы не перенапрячь свой натруженный вестибулярный аппарат: то передние лапы на землю поставлю, то задние. Собираясь переходить проезжую часть, я, о зоркий и осмотрительный, краем глаза заметил милицейскую машину, которая ехала по дороге в моем направлении.

Я застыл у обочины, ожидая, пока «воронок» проедет мимо, от греха подальше. Время, в отличие от меня, шло. Милицейская машина двигалась очень медленно. Тогда я еще не представлял весь кармический масштаб своего невезения: дело в том, что милицейская машина стояла.

Она была припаркована у тротуара в ожидании таких вот нетрезвых ночных мотыльков. Видимо, сотрудники органов устали смотреть на то, как юная тушка уже полчаса демонстративно стоит перед ними, раскачиваясь и нагло косясь в их сторону. Двое милиционеров подошли ко мне гораздо быстрее, чем они ехали. Занимательный факт: звук от захлопнутых ими дверей долетел до меня уже после того, как они приблизились. Видимо, алкоголь каким-то образом деформирует радиоволны. Пока один из стражей порядка проверял мои документы, я незаметно привалился ко второму, чтобы не осыпаться в ботинки. Я тогда еще не знал слова «лайфхак». Но, похоже, это был именно он, так как милиционеры почему-то меня отпустили. Правда, оставалась опасность, что, когда они отойдут, я без опоры немедленно упаду.

Но я устоял.

Видимо, благодаря национальной супергеройской способности русских пьяниц держаться за воздух.

Хотя, возможно, меня морально поддерживал шпиль главного здания МГУ в заднице, на который я так и не забрался…

25. Как я был трамваем

Особенно разрушительные формы мое пьянство почему-то принимало в поездках. Возможно, совесть имеет радиус действия, и вдали от дома сигнал ослабевает.

В юности я много путешествовал. Влюблялся в разные города. Изменял одним с другими. Очаровывался – охладевал. Но один город остался в жабрах – глубоко, как первая любовь. Сан-Квирико-д’Орча, в Тоскане. Красиво было бы, конечно, но нет, не он. А Петербург, как ни странно.

«В Питере – пить» – это же не Сергей Владимирович придумал, это что-то исконное, почвенное, эпическое. В Питере даже под трезвенником мосты разводятся, и он летит в пучины игристые и пенные.

Я люблю Петербург в том числе и за это: за деликатность к своим пьяным. Однажды я почувствовал ее на себе.

Дело было в девяностые, я вовсю студенчествовал. Мы с друзьями находились в Питере уже несколько дней. Наше турне официально называлось «культурной программой» и проходило под эгидой ЮНЕСКО, хотя со стороны больше походило на классический среднерусский запой. Гостиница, в которой мы остановились, располагалась на отшибе. Я запомнил только, что там ходили трамваи. Утром трамваи дребезжали тобой в кровати, подбрасывая к потолку. Ласковое похмельное пробуждение.