Мистер Эндорфин

Другие дети, подстрекаемые вороненком, подбрасывали Семе в кровать грязные тряпки, обрывки газет, землю – всякий мусор.

Несколько раз Сему били. Девочки потом играли с Семой в больницу, умывая его и покрывая тройным слоем зеленки, которую им выдавала нянечка. По воспоминаниям друга, девочки играли с ним в больницу как-то не по-детски, всерьез заглядывая в его раненые глаза.

Потом вороненок доставал Сему в школе. И, хотя они учились в разных классах, подросший воронолицый все равно не давал ему прохода. Сема уже давно не играл в куклы, но это не имело для птицеклювого мальчика никакого значения. И снова Сема слышал за своей спиной про «жрать на помойке». Они дрались, но от этого лицо обидчика становилось еще чернее. Так продолжалось вплоть до восьмого класса, когда кое-как оперившийся ворон улетел из их школы в ПТУ.

«И знаешь что, – философски заметил Сема, – в этом и состоит инерция зла. Впоследствии, во взрослой жизни, когда у меня что-то не получалось, когда я нырял с головой в теплое, у меня в ушах постоянно звенело это: жрать на помойке, жрать на помойке».

Сема привстал и выбросил обертку от мороженого в урну.

«И, надо же, как интересно все повернулось», – неожиданно закончил свой рассказ Сема.

«Ты о чем?» – переспросил я.

«Да я чего, собственно, про это вспомнил, – задумчиво сказал Сема, – вон он, мой герой, шурует, я его сразу узнал».

И Сема кивнул в сторону мусорных баков.

В этот момент бомж у помойки повернулся в нашу сторону.

На меня смотрело злое, колючее, черное воронье лицо.

37. Словоохотливый лошадник

Кем могут работать пьер-ришары? Вопрос не тривиальный, ведь пьер-ришаровость – это своего рода плоскостопие. Вроде бы в глаза не бросается, но в армию с ним не берут.

Я всегда знал, что моя работа будет связана с литературой.

Свои первые деньги я заработал в десятом классе, разгружая книжки на ярмарке в «Олимпийском». Именно тогда, сгибаясь под тяжестью чужих слов, я и присягнул краткости. Я поклялся, что подо мной не будут горбиться и потеть – ни будущие грузчики, ни будущие читатели.

На ярмарке в «Олимпийском» я заработал поистине феноменальный стаж – ровно один день.

В то прекрасное время – десятый класс, позади лужица детства, впереди океан взрослости – я ходил подшофе. Почти круглосуточно. Ведь окружающий мир поставляется подросткам в виде концентрата, и его требуется разбавлять. Одна бутылочка пива в день, а лучше шесть, еще никому не вредили. Сколько моих пьющих сверстников сделали блестящие карьеры в подворотнях.

Матушка за меня переживала. А я старался лишний раз не травмировать ее своим видом. Я либо приходил домой под утро, либо тайно (не через дверь), либо не приходил вовсе. Однажды я забрался к себе в квартиру через балкон и вынужденно продолжил пьянку, потому что по ошибке перепутал окна и залез к пьющему соседу.

В тот свой первый и единственный рабочий день на ярмарке в «Олимпийском» я шел вечером домой от метро, покачиваясь от усталости, как вдруг услышал сзади знакомый трагический вздох. Меня догнала матушка, которая возвращалась с работы.

«Ну, это уже ни в какие ворота! – сказала мама мне вместо приветствия. – Прямо посреди бела дня!»

И демонстративно ускорила шаг, чтобы не идти рядом с блудным сыном.

Я попытался догнать ее, но ватные ноги честного работяги не слушались.

В тот вечер я впервые за последние недели был кристально трезв…

И все же мой настоящий трудовой дебют, состоявшийся много позже по окончании Университета, тоже имел отношение к литературе.

Я устроился в крупный российский холдинг, который выпускал фильмы на видеокассетах. Не тех подпольных, с озвучкой из-под прищепки, коряво приклеенными корешками и пятьюдесятью боевиками на трехчасовом «басфе». Напротив, это были первые лицензионные кассеты, в красивых обложках, с одной-единственной картиной внутри.

Меня взяли писать аннотации для красивых обложек. Рекламные тексты, убеждающие покупателя в том, что вся его предыдущая жизнь без этого фильма была роковой ошибкой. Так меня мотивировали. На меньшее начальник не соглашался. Банальной покупкой он бы не удовлетворился. Предполагалось, что я стану властителем глубоких эстетических обмороков. Одним словом, меня приняли на должность «писаря-эксцентрика» или, говоря языком бизнеса, «копирайтера».

Мне предстояло творить в условиях жесткой конкуренции с так называемыми пиратами. Вот там точно работали подлинные мастера своего дела. За месяц до моего прихода в контору на рынке как раз отгремела эпопея с фильмом Роберта Редфорда «Horse whisperer». Официально его перевели «Заклинатель лошадей», и он продавался скромно. Пираты на своей обложке написали «Словоохотливый лошадник». Контрафактные кассеты мгновенно сметали с неофициальных лотков: люди подумали, что это порнуха. Если бы Роберт Редфорд однажды узнал, что он снялся в нетленке под названием «Словоохотливый лошадник», возможно, он бы на этом немедленно завершил карьеру.