Мистер Грей младший (СИ)

Долго я сидела на лавочке, глядя, на утопающий в плавных сумерках, Сиэтл… В зелёном парке, у маленького гладкого озера, отражающего лиловую палитру неба, нежно перетекающую из этого оттенка в более глубокие — синевато-фиолетовые, полностью стирающие последние лучи горячего летнего солнца. Мне было затруднительно вдыхать, ещё труднее — делать выдох… Плечи сковывала дрожь от ветерка, пробегающего с залива. Я, словно, опять смирялась с чем-то, чувствуя потерю и невозможность возврата… Встав на ноги, я снова обошла парк, вдоль и поперёк, а потом — вызвала такси. Я сделала круг по городу, попросив подвезти меня к дому Флиннов, чтобы убедиться, что внутри у меня ничего не дрогнет, что я ни о чём не пожалею… Так оно и было. Постояв около пяти минут у подъездной дорожки, по моей просьбе, такси снова тронулось с места, возвращая меня домой. К самой себе. Туда, где сейчас пусто, ведь Хайден и Джей отправились к Средиземному морю, чтобы снять с себя серую пыль городских высоток, стереть надоевший за долгие месяцы унылый шум из ушей…

На моё удивление, у дверей — я нашла роскошный букет красных роз, с вставленным между бутонами белоснежным, гладким конвертом. Я села прямо на пороге, дрожащими руками вскрыла его и достала аккуратно сложенный лист бумаги. У меня не было предположений, я не позволила ни единой мысли посетить мою голову. Я просто выдохнула и начала читать, едва шевеля побледневшими губами:

«Дорогая мисс Уизли,

И снова, здравствуйте. Вам пишет сегодняшний „царь всех отцов“, так как испытывает вину и недоумение, замешательство, вызванное вашей заботой о моей дочери. Было слишком эгоистично доводить вас до такого состояния откровений, прошу простить меня, я не игрок, а взрослый и вполне остроумный человек, способный многое понять, но не желающий понимать всех. Вас я захотел понять. Очень захотел.

И смею просить вас о том же. Моя дочь — Викки Жаннетт Стоун, родилась четырнадцатого марта, ровно пять лет назад. Ей было четырнадцать дней отроду, когда она потеряла свою маму, а я жену. Шэйлин погибла в крупной авиакатастрофе, двадцать восьмого марта, держа путь к родственникам в Париж… Долгие три года я не мог справиться с потерей, и только Викки, только моя дочь держала меня на плаву. Я не хотел соединять себя с кем-либо узами брака, но моя мать настаивала, так как считала, что ребёнку расти в неполной семье — плохо, может быть, даже опасно. И я послушался, женился на Эллисон Аллен, женщине, которая работала в местных органах управления. Она отказалась от карьеры, чтобы помочь мне в воспитании моей дочери, но она никогда не называла её своей. Никакой тирании я не наблюдал, но вот — уехал на месяц в командировку в Нью-Йорк, а тут, увидел свою девочку… полностью загнанную этим внешним подобием женщины. Я выгнал её, увидев её результат „воспитания“. Видимо, пока вы вели разговор с моей дочерью, я серьёзно беседовал с Эллисон.

Я хочу сказать вам „спасибо“ за то, что так великодушно обошлись с моей дочерью. Не знаю, чтобы с ней было, если бы не ваша вкрадчивая поддержка, а после — разговор. Я не намерен забирать её из вашей школы, из вашей труппы, из вашего, как мне кажется, сердца. Я хочу попросить вас об одной… Ах, нет. О двух вещах, мисс Уизли. Да, я всё-таки наглец, думая, что имею и на это право.

Первое, это… Простите меня. Я был слишком не тактичен и груб.

И, второе… помогите мне, Айрин, помогите… Мой номер вы сможете найти на внутренней стороне конверта. Если вас это волнует, я буду крайне счастлив и серьёзно тронут. Тронут, как уже и был тронут вами сегодня.

Я буду ждать вашего звонка,

Дерек»

Широко распахнутыми глазами, я смотрела в стройно и аккуратно выведенные буквы. Смотрела и не могла понять, почему обращённое ко мне «Айрин», было таким цепляющим… Неужели, я настолько устала быть мисс Уизли?..

Теодор

— День не задался. Опять, — вздыхаю я, бросив вилку рядом с тарелкой жаренного с грибами картофеля, встаю из-за стола и иду к окну, оставив Дану наедине с бокалом виски и остывшим ужином.

Это уединение длилось недолго. Спустя пару минут, она встала, подошла ко мне и положила руку на плечо. Я хотел её скинуть, но она буквально развернула меня к себе.

— Тео, хватит дуться, прошёл целый месяц, — она кладёт руки мне на щёки и сладко улыбается, — Мы… мы по-прежнему вместе, жених и невеста, у нас своя квартира, своя жизнь… Мы, относительно, счастливы…

— Кому ты врёшь, Даниэль? — выгибаю бровь я, — Мне или себе? В двух случаях это бессмысленно.

Она отпускает моё лицо и упирает руки в бока.

— Мы вчера трахались, Теодор. В этой самой комнате. У этого самого окна. Я думала, перемирие наступило, — она прищуривается.

— Вчера наступило твоё пьяное желание и моё пьяное отсутствие сопротивления, — жёстко констатирую я, выдержав на себе её взгляд. Она косо ухмыляется.