Моя жизнь изменилась. Это произошло, едва я переступила порог дома Джеки. Когда я шла по широким улицам, на моих губах стояла улыбка, было чувство неуловимой, но невероятной свободы, которая поселилась во всех частях сердца, сочилась из меня морскими брызгами. Мне впервые за долгое время было легко дышать. Легко думать. Дома, естественно, не обошлось без слёз. Но в этот раз, мне было ясно, что я делаю это в последний раз. Я плачу — в последний раз. Мне больно — в последний раз. Я слабая — в последний раз.
Следующим утром, началась новая жизнь. Я не думала, я жила, как все нормальные люди. Вставала рано утром, пила кофе, шла на работу, была в центре внимания своих девочек и пропадала с ними в танцевальной студии до четырёх часов дня, с короткими, но частыми перерывами. Затем, они шли на дополнительные секции в моей школе, а я занималась обычными обязанностями директора и просто «усталой мамочки», чьё сердце болит за каждого подопечного в моей маленькой — пока маленькой, во всех смыслах, — бальной группе. Две недели промчались быстро. Почти ничем непримечательно, незаметно, кроме… Кроме роя ситуаций, кружащих вокруг имени кудрявой пятилетней девочки, Викки Стоун — той самой, которая привела ко мне Грея, чтобы я его накрасила. Да, я обращала эти дни на неё внимания немного больше, чем не остальных. Но это вызвано не случившимся на свадьбе Фиби «трогательным моментом», а тем, что в последнее время этой девочке было очень тяжело, и каждый взрослый человек мог увидеть это невооружённым глазом.
Викки приходила на занятия заплаканной и болезненно бледной, я думала, что это проблемы со здоровьем, возможно, аллергия, но организованная мною медицинская проверка с хорошо квалифицированным специалистом, ничего страшного и опасного в её организме не обнаружила. От этого мне стало ещё тревожнее, но из-за чувства такта и должного профессионализма в исполнении своих обязанностей, я не проводила никаких бесед. Это маленький, пятилетний ребёнок, из обеспеченной и, как сказано в анкете, полной семьи, наверняка, не знающий никаких проблем, возможно, просто капризничает? Но на требовательную и наглую девочку она не похожа, что вполне могло быть объяснимо в силу её возраста. Всего пять лет, а зажата и страх, какой-то неуловимый страх в светло-карих глазах, способных перевернуть душу, когда в них смотришь… Только по прошествии ещё двух недель, я увидела, узрела и ужаснулась причине её страданий. Это были побои. Маленькую, хрупкую девочку с тусклыми от слёз глазами, избивали, возможно, всё то время, пока я боялась с ней заговорить… и синяк, крупный синяк на предплечье, появившийся только сейчас, полностью сорвал «запрет на душевный разговор» с моей старательной и прилежной ученицей, смышленой и организованной не по годам.
Я увидела этот дефект на её коже, когда она снимала жакет, перед занятиями у станка. Я сидела за своим столом в зеркальном зале с блестящим и скользким паркетом, удобным для занятий, на котором малышки в пуантах катались, как на коньках в свободное время. Я не могла предположить другую причину появления синяка, кроме как удар. На паркете она никогда не каталась, на занятиях делала всё слаженно и отточено, ни к чему, буквально — ни к чему нельзя было придраться. И если бы не такое её каждодневное упадническое состояние в течение целого месяца, я бы и не брала в расчёт, что в её семье есть зверь, способный поднять руку на собственного ребёнка. Но для начала, мне нужно было поговорить с Викки, чтобы попытаться поднять её дух и убедиться в том, что мои печальные предположения верны. Наша беседа двухдневной давности до сих пор у меня в глазах…
— Подойди ко мне, — я сказала это как можно мягче, пытаясь не спугнуть, а как можно больше расположить её к себе.
Викки подошла к моему столу, немного склонив печальную кудрявую голову. Когда она посмотрела на меня, я снова дивилась её чарующему и умному взгляду.
«Такая маленькая, а всё осознание жизни в глазах».
— Да, мисс Уизли? — голос покорен и тонок.
— Ты хочешь говорить сейчас?
— Да, мисс Уизли. — «Она намеренно произносит это „мисс“, чтобы я помнила, каково моё место?», — эта мысль моментально пронеслась в моей голове, а потом, я снова вспомнила, что ей всего пять лет, глубоко выдохнула и продолжила:
— Понимаешь, я волнуюсь и… Я бы хотела знать, почему в последнее время ты так замкнута? Не общаешься с девочками. Заплаканная, расстроенная приходила последние недели на занятия. У тебя что-то случилось?
— Ничего, — испуганные глаза тускло блеснули, она отрицательно закачала головой, — Ничего.
Я взяла её руку в свою.
— А что это? — мой взгляд упал на синяк, выглядывающий из-под рукава гимнастического купальника.