Мистер Грей младший (СИ)

— Вы думаете, это приятно видеть, какой страдающей и потерянной приходит твоя лучшая ученица? А ты, несмотря на боль в груди, продолжаешь вести занятия, боясь подойти и заговорить с ней из-за того, что её глаза постоянно готовы переполниться слезами? Что она дрожит изнутри, только из-за доброго жеста, или слова, направленного к ней? Это нормально? — я выжидающе смотрю на него. Он молчит. Я продолжаю.

— Всё можно понять. Раздоры в семье, какие-то обстоятельства, вызывающие грусть… Отказ от покупки чего-нибудь, если ребёнок капризен и привередлив, что, кстати, вряд ли можно сказать про вашего… Но эти красные глаза, эти дрожащие колени, это длилось целый месяц, — ни день, ни два, — а месяц! И чем это завершилось? Синяком! Побоями. И это хорошо, что я это заметила! Почему вы молчите?! Хотите сказать, что ничего не видели и не знаете? Куда смотрит мать вашего ребёнка, если не вы? Ваша мать, если, опять же, вы настолько заняты, чтобы уделить внимание собственному ребёнку, — я чувствовала, как распалялась изнутри, пока он смотрел на меня, — Я бы хотела услышать объяснения и сказать… Сказать, что вы, мистер Стоун… Вы совершенно не думаете о вашей дочери, — я зло смотрю ему в глаза, желая сделать дыры и проверить: есть ли в этой холёной башке мозги?

— Вы совершенно перешли границы дозволенного, — цедит хам, — Вы не имеете права вмешиваться в мою личную жизнь.

Что за чёрт? Самовлюблённый урод!

— В вашу жизнь я не вмешиваюсь. Меня меньше всего интересуют ваши пресные мысли, наглая морда и полное отсутствие уважения к окружающим. Это — только ваши проблемы. Но за ребёнка вы в ответе! Девочка не виновата, что у неё настолько хамский и легкомысленный отец! Вы её били? Нет? Как вы это позволили? Ей всего пять лет, а она смотрит мне в глаза и мне кажется, что я смотрю в глаза взрослому. Я не могу видеть подобное отношение к детям!

— Знаете что?! — зло обрывает он меня, сверкая глазами, — Я прекрасный отец и моя дочь в полном порядке! Я сам знаю, что делать. Следите за своими детьми! Рожайте и следите! Больше я продолжать разговор не намерен!..

Убегает! Вот трус!

Он встаёт из-за стола, я делаю это следом. Отворачивается от меня, оглядывая зал. Кобель.

— Знаете что, мистер Ушастый Нянь и Царь всех отцов?! — я оборачиваю его к себе, — Я бы бросила всё. Бросила всё, если бы могла… если бы у меня мог быть ребёнок! И когда бы вы посмотрели на него, вы бы увидели, что его любят, а не заставляют плакать!

— Я люблю свою дочь. Я ни разу, ни разу, — слышите?! — не ударял её. И можете быть уверенной, мисс Уизли, вы больше никогда не увидите ни побоев, ни её.

Укол пронзает лёгкое.

— Делайте, как считаете нужным, мистер Стоун, — сжимаю губы я, несмотря на боль в груди, — Просто, я… Я слишком, слишком привязалась к этой девочке, и всё, что я пыталась сделать, так это просто отстоять её. Отстоять её право быть счастливым и морально здоровым ребенком. Я прошу вас только об одном. Я верю, стараюсь верить, что ваша дочь вам небезразлична. Вы не причиняли ей этого физического вреда, но этого мало, чтобы быть хорошим отцом. У меня был хороший отец. И он срубал всё на своём пути, если дело касалось меня. Он… как я позже узнала, не был мне родным, но ни один, ни один мужчина не любил меня… сильнее, чем он. Он всегда выбирал меня. Всегда был мне надёжным плечом, и если бы повернуть стрелки вспять, я бы просто не дала ему сесть за руль в тот роковой день. Выбирайте вашу дочь… Всегда. Делайте так, как будет лучше ей, мистер Стоун, — голос дрожал, но я держалась.

Выдержав на себе пристальный взгляд, я выскочила прочь из ресторана и окунулась в душный августовский воздух, ощутив, как разламывается, как дробиться в порошок каждая моя кость внутри.

Я быстро шла, не глядя по сторонам, виня себя за своё поведение с ним, за то, что ничего не выяснила, что теперь, наверняка, потеряла ставшую мне такой близкой Викки… Да, признаю, что уделяла ей внимания больше, чем другим одиннадцати ученицам, невольно, потому что в глубине души чувствовала, что она очень в этом нуждается. Если других девочек забирали родные, то за ней всегда приезжал наёмный персонал. Другие девочки, как-то избегали её… Им, этим весёлым малышкам, всегда была чужда её, казалось бы, беспричинная грусть. Этой волной непонимания со стороны окружающих, она и была отторгнута. Возможно, я являлась у неё единственным неродным человеком, которому она доверяла. И вот, благодаря моему слишком длинному языку, она лишилась меня. А я — её.