Мистер Кон исследует "русский дух"

Могут быть многие кажущиеся поражения. Но все бесстрашнее и стремительнее убегает к далекому берегу дуга моста, устремляется навстречу будущему. А на расширяющуюся колею вступают все новые люди, все большие массы… Над опасными пропастями лежит их путь, грозят обвалы, бездна тьмы подстерегает внизу. Но будущее манит, страстная мечта зовет вперед. Новые, более молодые выходят в путь, созидают и творят…"[194].Какие прекрасные, человеческие слова! И сравните с ними язык и мысли того же самого Кона в последние годы: Запад, вспоминая о колониализме, "незаслуженно страдает от мук совести", ему "нечего краснеть"! Какая глубина падения! Какой цинизм! Несколько раз читаешь и сравниваешь одни слова с другими и все равно не веришь, что их написала рука одного и того же человека!

Талант историка превратился в свою противоположность, бескорыстные поиски истины уступили место расчету, анализ фактов заменен распространением самых грязных и пошлых домыслов. Но некоторую оригинальность взамен утраченной Кон все-таки приобрел. В своем последнем труде "Двадцатый век. Вызов Западу и его ответ" он пишет, к примеру, что "беспрецедентный кризис", охватывающий все стороны жизни капитализма, — это вовсе не кризис, а…"трудности юношеского возраста!"[195]

.Этот ответ корифея американской историографии, принявшего старческий маразм за недуг юноши, несомненно, войдет в историю как классический образчик предельно тупой защиты капитализма.

И таким же рекордом непревзойденного профессорского тупоумия останется другой вывод Кона, сделанный им в "Основах" русской истории. В 1957 г. — году величайших успехов Советского Союза, профессор выразил надежду на то, что "возобновление" его современной истории заключается в… возрождении того самого "полного партнерства с Европой", о котором кадеты мечтали полвека тому назад и о "благодетельных" плодах которого сам же Кон в своих прежних книгах писал: "Россия была (в 1917 г. — Авт.) типичным образчиком не столько современного национального государства, сколько почти колониальной страной, эксплуатируемой западным капитализмом при поддержке ее собственного правительства и высших классов"[196]

.

На нет, как говорится, и суда нет. Однако не будем в объяснении коновских откровений уподобляться самому Кону, который объяснял коренные факты русской истории недомыслием или возрастными особенностями интеллекта русских монархов. Тупость, а точнее отупение массы буржуазных ученых — явление не физиологического, а социального порядка. Их оболванивает официальный стандарт, запрет думать сверх предписанного, сама та задача, за которую они взялись: опровергнуть неопровержимое, доказать недоказуемое. Способности "великого американского социолога" расцветали в эпоху маккартизма, когда верноподданная профессура занималась не наукой, а подтверждением своей лояльности, думала не об истине, а о карьере[197]. Кон вовремя почуял, какие блестящие перспективы сулит ему бизнес антикоммунизма. Заслужить в эти годы признание официального американского историка и сохранить уважение к объективным фактам было просто невозможно, и карьера Кона подтверждает, что это именно так. Далеко не всякому американскому историку выпадает честь именоваться "американским специалистом в области политики и истории", но Кон эту "честь" заслужил ценой фальсификации истории.

Профессор свидетельствует в своих трудах, что у истоков "западного национализма", в древнегреческом полисе граждане называли человека, стоящего вне политики, idioticos в противоположность politicos — человеку, занятому политикой. На примере самого Ганса Кона мы убеждаемся лишний раз, что в пору зрелости того же "западного национализма" для современного буржуазного "западного" общества характерно, пожалуй, совмещение этих понятий…

Завещание Франсуа Гизо и современная буржуазная историография

Связь между теми или иными общественными идеями и соответствующей политикой вообще неустранима в классовом обществе, установить ее всегда необходимо. Дело лишь в том, какие

идеи с какой политикой связаны и какова форма этой связи. Эта форма может быть самой различной, иногда обнаружить такую связь очень трудно — настолько она скрыта — сознательно или бессознательно, иногда же ее обнаружить очень просто и легко.