Мистер Скеффингтон

Десять лет назад Майлз вышел из дому священником, а вернулся – религиозным фанатиком. Другими словами мисс Хислуп не могла описать эту стремительную и полную в нем перемену. Майлз будто вздумал взять Царствие Небесное штурмом – и поволок с собой сестру. Бегство, паническое бегство от некоего происшествия – вот что это было. Майлз ринулся в аскезу, как в катакомбы: с отчаянной сосредоточенностью взялся спасать, чтобы спастись самому, – оставил уютный приход в благополучном Кенсингтоне, принял обеты и заставил Мюриэль сделать то же самое, навсегда отвернулся от земных радостей и вынудил к тому же свою сестру. Отныне уделом их обоих стало самоотречение, нивой – беднейшая часть района Бетнал-Грин, убожество которого Майлз, кажется, приравнивал к ношению власяницы. Почему? Десять лет мисс Хислуп ломала голову над этой тайной, не решаясь напрямую спросить брата – едва она обиняками подбиралась к теме, выражение лица Майлза буквально затыкало ей рот. И вот сегодня…

Мисс Хислуп вырвала руки из ладоней Фанни, взглянула ей в лицо круглыми от ужаса глазами. Неужели правда? Нет, исключено. Неужели Майлз – уже будучи в сане диакона и без ведома своей сестры – мог прочесть молитву перед завтраком, отслужить утреннюю мессу в церкви, пообедать, не забыв благословить пищу, данную ему, – и отправиться грешить?

Да еще и днем. Определенно Майлз грешил днем, ведь он никогда не опаздывал к ужину. И поэтому дурное, вершимое, сотворяемое (какое еще слово подобрать, мисс Хислуп не знала) при свете дня, становилось стократ гаже. Для темных дел существует ночь, говорила себе мисс Хислуп, трепеща, – это так, не то все супружеские пары – чей союз, между прочим, благословлен церковью – сами выбирали бы себе время, и не покидали бы ложа, и не представали бы вероятному визитеру одетыми подобающим образом до позднего вечера. Дополнительный привкус гнили приобретал мерзкий этот грех, ибо Майлз грешил под лучами солнца, созданного Господом. Это все равно что лилию золотить, вдруг подумала мисс Хислуп и устыдилась своих мыслей.

Голова ее поникла. Предательство вызвало приступ дурноты. Выходит, мисс Хислуп жестоко обманули: оставили наедине с обетом безбрачия. Она была искренна, давая этот обет, и блюла его. Но разве можно, после многих грехов, вдруг очиститься? Какой смысл запирать стойло после того, как оттуда вырвался чудовищный жеребец? А самое гадкое, самое обидное – какое право у Майлза пугать Мюриэль предполагаемыми попреками насчет грелки?

Не поднимая глаз, с дрожью в голосе и в руках (накрепко сцепленные, руки все-таки дрожали), мисс Хислуп произнесла:

– Десять лет назад мой брат как раз и ударился в религию.

– Он был религиозен и раньше, – заверила Фанни.

– Ударился в религию, – повторила Мюриэль, обращаясь, судя по всему, к своим рукам, что лежали на коленях.

– Погодите: он был религиозен всегда, сколько я его знаю, – стояла на своем Фанни, – очень религиозен, даже меня благословлял.

– Он благословлял вас?

Мисс Хислуп вскинула голову и в полном замешательстве уставилась на эту напудренную, нарумяненную лицемерку. Неужели благословляют и на такое? Как же мало она знает, как ничтожно мало! Ее брат, посвятивший себя Богу, оказывается, усугублял свой грех богохульством…

– Ну да. И это было очень мило со стороны бедняжки Майлза, – подтвердила Фанни с кроткой улыбкой, которая сопутствует мыслям о былых воздыхателях, припомнив и воздетую руку, и дивный голос.

«Да пребудет с тобою вечно Господь всемогущий», – изрекал Майлз вместо обычного «до свидания», и Фанни это завораживало. Именно из-за этой фразы она так долго терпела Майлза.

Мисс Хислуп, едва живая от стыда за всех и вся и готовая разрыдаться, выдала чуть ли не первую в жизни колкость.

– Вы еще скажите, – заговорила она (тон был насмешливый, в глазах стояли, не собираясь отступать, слезы), – что мой брат хотел на вас жениться.

– Еще как хотел, бедняжка Майлз, – подтвердила Фанни. – Но я не из тех, кто выходит замуж.

Мисс Хислуп не выдержала: слезы полились ручьями, почва ушла из-под ног; рухнули в бездну все ориентиры, все опоры. Майлз, грешивший с одной из этих женщин, хотел взять ее в жены, но получил отказ; информация сокрушила мисс Хислуп. Чем и кем ей теперь гордиться; где в целом мире сыскать предмет поклонения?

– Очень разумно; очень, очень разумно, – всхлипывала она в припадке горечи и унижения перед онемевшей Фанни. – Удел сестры дается свыше, но от удела жены можно от… от… отказаться! – Мисс Хислуп распростерла руки на столе, легла на них седой своей головой – живое воплощение обездоленности. – Как ужасна, как несправедлива жизнь. Я так больше н-н-не могу! Я больше не хочу быть сестрой. Никем и ничем не хочу быть. Я хочу одного – убежать отсюда, укрыться… укрыться где-нибудь…

– Мюриэль, успокойтесь, – беспомощно взмолилась Фанни.