Мистер Скеффингтон

«Ради всего святого, перестаньте!» – хотелось взмолиться Фанни, однако она удержалась: хорошее воспитание пересилило, – зато с улыбкой, все еще надеясь отвлечь мисс Хислуп от пальцев, выразилась в том смысле, что мисс Хислуп так высока ростом, что она, Фанни, шею себе сломает, если и дальше будет смотреть на нее снизу вверх, и поэтому мисс Хислуп следует присесть. Тогда же Фанни спросила, почему у высокой мисс Хислуп такой низенький брат, а Майлз, услышав ее слова с лестничной площадки, сделал из ее записки пару берушей.

Откуда берутся братья – неважно, низенькие или рослые? Мисс Хислуп даже в свои годы имела об этом довольно смутное представление. Вообще-то привыкшая отвечать добросовестно и подробно (мисс Хислуп была из тех, кто пускается в детали, услышав: «Как поживаете?»), этот конкретный вопрос она нашла обескураживающим. Дети да благоговеют перед своими родителями, особенно – покойными; дети да отвращают взор от любого аспекта родительской жизни, который предполагает хоть малую степень неприкрытости. По крайней мере, сама мисс Хислуп инстинктивно и даже со страхом отвращает взор от всего, на чем недостает покровов.

Впрочем, гостья, кажется, ответа и не ждала. Она лишь снова предложила мисс Хислуп присесть, и мисс Хислуп, к своему удивлению, повиновалась и даже чуть не ляпнула «спасибо». С усилием она оставила в покое свои пальцы, плюхнулась на стул рядом с гостьей, почувствовала под собой что-то неуместное и обнаружила, что сидит на очках.

– Вот же они! – воскликнула мисс Хислуп, вскакивая на ноги.

– Кто? – спросила Фанни, оборачиваясь к двери.

К счастью, очки были в футляре.

Мисс Хислуп надела их; руки ее чуточку дрожали.

– Теперь я все вижу, – сказала она.

– А порой лучше бы видеть не все, – уронила Фанни.

На самом деле в данном случае Фанни ничего не имела против того, чтобы бедная мисс Хислуп прозрела. Фанни даже не отшатнулась, как отшатывалась в последнее время под пристальными взглядами. Все потому, что ее переполняла жалость к сестре Майлза, которая прозябает в этой убогой квартире и зимним вечером ужинает холодными сардинами. «Бедная, бедная мисс Хислуп, – думала Фанни, всматриваясь в исхудавшее лицо. – Бедная, простодушная, недоедающая Мюриэль; наверняка Майлз ее тиранит – тихую, кроткую, безответную». А мисс Хислуп, шокированная тем, насколько иначе все выглядит сквозь сильные линзы очков, тоже жалела свою гостью. «Бедная женщина: размалеванная, потасканная, еще улыбается, хотя в душе, конечно, обливается слезами». Мисс Хислуп в своей жалости пошла дальше Фанни – вообразила тот день, когда испарятся меха, фиалки, горничная и автомобиль. День этот ближе, много ближе, чем мисс Хислуп казалось, пока она не надела очки; о, когда будет истрачен последний грош, эта женщина закончит дни свои в канаве, как, по словам Майлза, заканчивают все нераскаявшиеся грешницы.

И вот, вообразив себе неизбежный финал, мисс Хислуп стала увереннее, а значит, и способнее к состраданию. Сострадать обреченному не трудно – это даже естественно: – проникаться жалостью ко всякому, абсолютно всякому, едва обнаружив, что он обречен. Иногда обреченность замаскирована – вот как сейчас, – но достаточно только подумать о том дне, когда от роскоши останется последняя истрепанная простыня, коей закроют тело, от капиталов – два медяка, коими придавят веки, чтобы простить еще живого, чтобы даже возлюбить его.

Так они сидели друг против друга, обуреваемые взаимной жалостью и желанием помочь. Фанни прикидывала, как добьется от Майлза разрешения прилично устроить их с Мюриэль. Мисс Хислуп прикидывала, как в качестве первого шага на пути к спасению заставит гостью умыть лицо. Элегантный костюм – теперь, когда открылось, сколь сильно ввалились щеки, какие темные тени залегли под глазами его обладательницы, – мисс Хислуп воспринимала не иначе как саван. Одежды суть возмездие за грех, как учит святой Павел, а возмездие за грех суть смерть[25]. И разве можно чувствовать что-то, кроме нежного сострадания, к несчастной, которая с головы до пят облачена в смерть?

– Как ваше имя, голубушка? – спросила мисс Хислуп, почти совсем освоившись и преисполнившись любви. – Мой брат забыл назвать его.

Фанни сказала, что ее имя – Фанни; обращение «голубушка» из уст создания столь явно более обделенного, чем она, растрогало ее до такой степени, что Фанни накрыла ладонью крупную, костистую руку мисс Хислуп.

«Бедняжка», – подумала она, коснувшись руки столь натруженной.

«Бедняжка», – подумала мисс Хислуп, коснувшись руки столь изнеженной.