Мистер Скеффингтон

И Мюриэль туда же, с горечью подумал Хислуп, и туча на его челе сделалась темнее. Сестра уже поет под дудку Фанни. Таковы женщины, сказал он себе: всегда друг за дружку горой. Помести меж двух женщин мужчину, и они тотчас заключат союз против него. По отдельности управлять ими не трудно. Он, к примеру, запросто управляет Мюриэль. Правда, здесь, в Бетнал-Грин, нет женщин, равных ей по положению, которые могли бы ее науськивать и подзуживать, и потому Мюриэль до сих пор вела себя как любящая сестра и надежная помощница. Если и давала Хислупу распоряжения, то исключительно связанные со здоровьем и удобством, как то: надеть теплый джемпер под рясу перед уличной проповедью или выпить чего-нибудь горячего при первых признаках простуды, – но так и подобает сестре. В остальных случаях Хислуп был ей руководителем и наставником, являл собственное над нею превосходство (с женой такой номер не прошел бы, ведь жена, поставь она только себе такую цель, всегда вытянет из мужчины мольбу, чем потом и воспользуется).

Мисс Хислуп, всполошенная этим новым выражением лица Майлза, попыталась высвободиться, рвануться к двери, даже проговорила торопливо:

– Я сама пойду, Майлз, дорогой.

Но Фанни крепко держала ее за рукав.

– Ни в коем случае, мисс Хислуп. Провожать Мэнби пойдет он. И скоренько-скоренько вернется, не так ли? – уточнила она, взглядывая на разъяренного Хислупа, и добавила, обращаясь к его сестре: – По-моему, вы его балуете.

Мисс Хислуп оставалось только переводить затравленный взгляд с гостьи на Майлза и обратно.

* * *

Хислупу оставалось притвориться, что он подчиняется Фанни.

Со всеми предосторожностями открыл он дверь (его провожали круглые от тревоги глаза Мюриэль), вышел и закрыл дверь без единого звука. Неслыханно, невозможно, в голове не укладывается! Как Мюриэль такое допустила? Ей ли не знать, до чего усталый возвращается Майлз воскресными вечерами, как нужны ему пища и отдых! Фанни, конечно, понятия об этом не имеет, но родная сестра… Впрочем, к контакту с Мэнби его, Майлза, никому не принудить. Пусть его отправили провожать Мэнби, пусть притворился, будто повинуется, он шагу не сделает. И вот, закрыв за собой дверь – медленно и осторожно, так, что не раздалось ни стука, ни скрипа, – Хислуп замер на лестничной площадке и стал прислушиваться. Снизу доносились звуки покашливаний. Значит, Мэнби все еще в парадном.

Ну так здесь ей и оставаться. А Хислуп останется под дверью, выждет достаточно времени, чтобы можно было вернуться в квартиру и заявить, что не видел никаких признаков Мэнби. Кстати, если не вглядываться в проемы между лестничными перилами, это будет чистая правда. Иезуитский подход? Возможно. И что с того? В свое время Мэнби нахлобучила на Хислупа шляпу; она бы еще и слезы ему отерла, если б он не бросился вон из дома на Чарлз-стрит. И как он теперь поведет эту самую Мэнби по темным улицам? Ведь это будет унизительно сверх всякой меры! Словом, сейчас все средства хороши. И притом Хислуп не сам себя поставил в такое положение – это работа Фанни. Это Фанни своим приказным тоном, своим авторитарным вмешательством в чужой жизненный уклад загнала Хислупа в ловушку. Со дня знакомства и до дня разрыва от Фанни не было ничего, кроме проблем, и вот через десять лет, которые Хислуп употребил на спасение бетнал-гринских душ и вытеснение Фанни из сердца, она явилась снова – а с ней и проблемы.

Пребывая в разладе с собой, с отвращением сознавая, что его вынуждают лгать, едва держась на ногах от голода и усталости, Хислуп прислонился к стене и предпринял попытку приподняться над ситуацией посредством молитвы. Мэнби то и дело напоминала о себе навязчивым «кхе-кхе». И вдруг Хислуп с ужасом понял: в перерывах между этими «кхе-кхе» (не могла же, в самом деле, Мэнби покашливать без перерывов!) он слышит каждое слово, произносимое за тонкой обшарпанной дверью, столь же отчетливо, как если бы сам находился в квартире.

Подслушивание, как и вообще все закулисные методы, претило Хислупу (даром что избранный им метод как раз и относился к закулисным). Он заткнул уши пальцами, но вскоре, не выдержав напряжения, опустил руки и принялся шарить в карманах: не найдется ли там что-нибудь годное в качестве затычки? – нашарил записку Фанни.

То, что надо. Или – нет?

Хислуп колебался: когда-то он хранил, как великое сокровище, любую бумажку с этим вот самым почерком, – не совершит ли сейчас святотатство? Тем временем разговор в квартире коснулся весьма болезненного предмета: Фанни спросила, почему брат мисс Хислуп такой низенький, – как будто малым ростом не отличались многие великие люди (взять Наполеона, или поэта Китса, или даже – этот пример Хислуп привел сам себе со всем мыслимым благоговением – нашего Спасителя, если судить по размерам гробницы Иосифа Аримафейского[21].