Мистер Скеффингтон

Эдвард сделал изрядное усилие и подавил-таки бунт в крови. Нечего ей закипать – не время для этого и не место. Пускай уймется. Терпение и еще раз терпение, ибо слишком многое поставлено на карту, чтобы позволить себе приступ гнева. Пожалуй, самым правильным сейчас будет поцеловать Фанни. И впрямь: он, планировавший начать с поцелуя, до сих пор еще даже не приблизился к осуществлению задуманного, и все потому, что Фанни отворачивает голову, все потому, что ее шея так напряжена, а вид столь неприступен. Да, но не только. Дело еще и в другом: голова-то не прежняя. Бессмысленно закрывать на это глаза, бессмысленно себя обманывать. Это очевидно даже в полутемной комнате. А данный факт – что голова не прежняя – всякого мужчину с толку собьет.

И женщину, думала Фанни, женщину тоже сбивает с толку тот факт, что голова – не прежняя. Фанни, не строившая планов касательно Эдварда, смирилась бы с его головой, если бы только он не тискал ее руки и не глядел так, словно жаждет устроить ей сеанс плотской любви. Ведь что пристало двоим старым друзьям (ладно, пусть не старым, пусть пожилым) при встрече после долгой разлуки? Сидя рядышком, вспоминать общих знакомых – кто из них умер да отчего; обсуждать климат и даже, если угодно, европейскую ситуацию.

Но Эдвард не желал ничего обсуждать. Полный энтузиазма, он спешил сделать как можно больше шагов в направлении, которое сам себе избрал. И вот, без страха и сомнений, он сильнее стиснул ладони Фанни, переместил их на своем торсе влево и спросил:

– Слышишь или нет? Слышишь, нехорошая девочка, как оно трепыхается?

Оно, однако, не трепыхалось. А если бы трепыхалось, подумала Фанни, как это было бы постыдно для них обоих! Эдвард – лысый мужчина шестидесяти лет, и она – пятидесятилетняя развалина. Этакой парочке не пристало даже упоминать о сердечном трепете.

– О, Эдвард! – воскликнула Фанни, за улыбкой скрывая озабоченность достоинством – как своим, так и Эдвардовым.

– А, расслышала все-таки! – просиял он. – Это ты, ты мое сердце в трепет вогнала.

– О, Эдвард, – повторила Фанни, не имея сил на повторную улыбку.

Нужно его остановить. Подобная шаловливость в словах совершенно неуместна. Хуже того: Эдвард глядит, будто вот-вот сделает ей предложение. Остановить его, и поскорее. Фанни по опыту знала: ничто на свете так не ранит, как иные предложения руки и сердца. Неужели, по мнению Эдварда, она пала столь низко, неужели он уверен, что у нее не осталось ни интересов, ни энергии (не говоря об элементарной гордости), и поэтому она пойдет за всякого?

– Послушай, моя девочка, – начал Эдвард (какое он право имеет называть ее своей девочкой, нехорошей девочкой и вообще какой бы то ни было девочкой?), – раньше ты не вскрикивала каждую минуту: «О, Эдвард». Что это на тебя нашло?

– Возраст, – отрезала Фанни.

– Возраст! – фыркнул Эдвард, ослабляя тиски своих рук, но лишь для того, чтобы схватить ее за плечи – встряхнуть. Фанни поняла: еще немного – и она отбросит остатки долготерпения. – Возраст? Что за бред! Я узнал бы тебя…

– Где угодно, – докончила Фанни. Позвоночник ее был напряжен до предела, голову она отчаянно отворачивала. – Ты уже поставил меня в известность.

– Ну а я как тебе показался? Если уж ты завела речь о возрасте, что скажешь насчет меня?

– Что ты прибавил десяток лет.

Эдварду снова пришлось усмирять по мере возможности свою кипучую кровь. Как же изменилась Фанни! Она была такая живая, смешливая – это плюс к упоительной, до слез трогавшей красоте. Раньше Фанни не воротила от Эдварда свой точеный нос. Он, Эдвард, ужасно ей нравился – он поклясться в этом мог. Да и не удивительно – после Кондерлея, этого высоколобого зануды не первой свежести, который фонтанировал дурацкими стишками. Их роман явно затянулся – поэтому с ним, с Эдвардом, Фанни была так весела: смеялась беспрестанно над всеми его шутками, вообще каждое его слово встречала смехом. А какое она ему придумала прозвище! Чижик – разве не прелесть? Так она называла Эдварда; может, напомнить ей? Конечно, надо напомнить, что Эдвард сейчас и сделает.

– Давай-ка проясним ситуацию, Фанни.

– Это было бы кстати.

– Мы с тобой оба достигли зенита дней…

– О, Эдвард!

– Можешь повторять «О, Эдвард» сколько влезет, а только насчет зенита – это факт. Даже не сомневайся.

– Кажется, ты хочешь меня подбодрить?

– Нет, я хочу взять тебя в жены, – выпалил Эдвард и впился пальцами Фанни в плечи. Вид у него сделался свирепый, ибо кипение крови вышло из-под контроля.

Фанни не знала, смеяться ей или плакать. Смех предпочтительнее – во всяком случае, безопаснее. Если пролить над беднягой Эдвардом слезу, это его уничтожит: чего доброго, догадается об истинной причине.

– Это неожиданно, – улыбнулась Фанни.

Между тем Эдвард, вцепившийся ей в плечи, тут же разжал пальцы, совершенно потрясенный почти полным отсутствием плоти на этих хрупких косточках. «Боже! – подумал он. – Да ведь от Фанни, считай, ничего не осталось!»