Мистер Трикстер (СИ)

Он опомнился, когда Габриэль щелкнул перед его носом пальцами. Спохватившись, пытался вспомнить, о чем он говорил, пока Сэм пребывал в воспоминаниях, но покраснел, осознав бесполезность. Он смотрел Габриэлю в глаза, но то и дело сбивался на слегка обветрившиеся губы – в пятницу они попытались под дождем проследить за Дином и Кастиэлем просто потому, что Сэм плохо переносил равнодушие брата. Он знал, что ему нужно было дать время, но уже невозможно было сказать, кто из них, в конце концов, друг о друге заботился. Ему нужно было просто понять, что с ним все хорошо, застать его где-нибудь возле машинного магазина и успокоиться. Совершенно случайно получилось на обратном пути пробежать по парку, срезая путь, и соскользнуть в овраг, откуда Габриэль пытался вытащить его почти десять минут, потом, плюнув, скатился за ним, безнадежно пачкая теплую кофту и предлагая пойти по ходу оврага. Смеясь, Сэм вытягивал его по скользкой земле, падая на спину на мокрую траву и часто моргая, до тех пор, пока Габриэль не оказался над ним, заслоняя от крупных и холодных капель. Он говорил что-то о шоу вроде «Остаться в живых», а Сэм, улыбаясь, прервал его на середине предложения, целуя его губы. Было что-то совершенно волшебное во власти, подобной этой – знать, что ты можешь, ты имеешь право сделать так, потому что ты больше не простой знакомый. Это ощущение отделенности от всех остальных – от усталых пассажиров автобуса, в котором они возвращались, совершенно мокрые и обнявшиеся, поздно вечером обратно в общежитие, от сокурсников, когда он уловил в перерыве, как потирает горло Габриэль, когда понял, что теперь есть что-то, что хранят только два человека. Он намотал упрямому Габриэлю свой шарф, проявляя чудеса ловкости и одновременно умудряясь не останавливаться рядом с ним слишком долго.

Кроме этого, в нем все еще жил страх. Страх, что однажды его точно так же поставят перед всеми и объявят о том, кто он есть. Пусть он испытывал желание только по отношению к одному человеку, людям свойственно обобщать. Пусть он ни разу не заметил в себе ни одного интереса, разглядывая парней на потоке – от признанных красавцев до спрятавшихся за стеклами очков пловцов-ботаников, он не мог сказать, что с точки зрения остальных совершенно нормален. И пусть на какой-то миг там, в парке, ему показалось, что значение имеет только то, что скажет ему Габриэль в ответ, он все же отстранился от него, стоило им зайти в холл общежития и попросить ключи у строгой пожилой женщины в очках, которая носила необычное имя Нина и была грозой всех первокурсников. Иногда ему казалось, что Нина знает, как знает и Макс, как знали и девушки ниже рядами, как знали все, кто учился с ними в одном колледже. Представление об этом обнажало его перед таким количеством народу, противостоять которому он не мог. И поэтому он отступил на шаг назад, пропуская Габриэля к лифту, а сам побежал по лестнице, на их этаж, задыхаясь, но успевая за секунду до того, как он откроет дверь. Со стороны казалось, что Габриэль принимает это как должное, но извинение Сэма – отчаянное, слепое и доверчивое, когда он, едва закрылась дверь, обнял его за талию и прижал к себе, на какую-то секунду подался навстречу так, как будто нуждался в этом извинении не меньше.

Они провели тот вечер на кровати, отогреваясь в одеяле и в руках друг друга. Изредка Сэм целовал его в лоб или в щеку, и Габриэль открывал глаза, не разрешая себе задремать. Они спорили о том, могли ли хоббиты эволюционно произойти от людей и в каких условиях вообще могли потребоваться такие мохнатые ноги, и хотя Сэм понятия не имел, какое это может иметь значение, он все равно спорил. В этом был свой интерес – если он угадывал с ответом, ему доставалась улыбка, если проигрывал, Габриэль хмурился и начинал ломать комедию с «уходи, дверь закрой», но это было смешно.