Мистерии Мухомора. Волшебный гриб в традиционной культуре на примере ритуальной практики шаманов Сибири и Крайнего Севера

Самовнушение играет важную роль в шаманских техниках экстаза вообще и при употреблении мухомора в частности. Многие исследователи, такие как Пероне, Шренк-Нотцинг и другие, еще в XIX веке доказали на опытах, что наркотизированный так же легко поддается внушению, как и загипнотизированный. В определенных моментах человек, находящийся под влиянием малой дозы галлюциногенного вещества, может быть переведен в более глубокую фазу и направлен в необходимое русло. «Поэтому если человек при напряженном ожидании, что с ним случится что-нибудь определенное, дает себя занаркотизировать, то под влиянием самовнушения он увидит в галлюцинациях все, что ожидает, – делает вывод психофизик Леманн. – В этом отношении наркоз и транс действуют одинаково: человек в них испытывает все то, чего пожелает. По этой причине ведьмам грезились дикие оргии и половой разврат; ученый магик под влиянием одуряющих курений получает власть над небесными духами и демонами, которые являются к нему и исполняют его приказания; отравленный алкоголем и табаком шаман и теперь вступает в сообщение с духами, которые дают ему ответы на все предлагаемые им вопросы» [106, c. 374].

Рис. 7.6. Герберт Джеймс Дрейпер (1863–1920). Шабаш.

Именно поэтому европеец, поедая мухоморы, бывает разочарован. У него нет культуры потребления этих грибов и вследствие этого нет и шаманских переживаний, которые имеют место у северных народов. Конечно, играют роль и объективные психотропные качества мухомора, но они являются лишь фоновыми. Известно, что иботеновая кислота, мусцимол и мускарин, считающиеся основными психоактивными веществами мухомора, вызывают симптомы, отличающиеся от таковых при поедании самого гриба [34].

Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, стоит привести некоторые данные из области психиатрии. Например, первичный приступ истерии может быть вызван случайным происшествием, которое становится решающим для возникновения всех симптомов в дальнейшем. Не случайно Сиденгам еще в XVII веке говорил, что истерия «подражает всем болезням» [143, c. 331]. Само невротическое состояние – это лишь фон для самых разнообразных проявлений. Французский психолог П. Жанэ в Pautomatisme pshychologique (1889) описал один случай в своей практике, наглядно показывающий, как некое представление переходит в галлюцинацию у больных истерией. Как-то раз он пришел к своей пациентке по имени Люси и предложил ей провести опыты. Последняя отказалась. Тогда П. Жанэ попросил рассказать ему сказку про Али-Бабу. Вначале Люси постоянно сбивалась, но вскоре ее речь стала гладкой, убедительной. Она в красках описывала сцены, не обращая внимания на врача. Вдруг она громко вскрикнула и, указывая глазами на угол комнаты, прошептала: «Вот они, разбойники, в больших мешках». Она прекратила рассказ и стала наблюдать за тем, что происходит, время от времени вставляя свои комментарии к увиденному. В завершение П. Жанэ делает вывод: «Наши мысли, здоровых людей, холодны и бледны, тогда как у них они полны красок и жизни, и образы всегда переходят в галлюцинации» [106, c. 378]. В нашем случае мы можем отметить, что при приеме мухомора даже в небольших дозах мышление становится более объемным для самого экспериментатора и более узким, односторонним – для наблюдателя. В этом состоянии слова как бы приобретают форму, а реальная обстановка и все происходящее вокруг воспринимается и оценивается сквозь призму захватывающих переживаний и представлений. Таким образом проходит работа хантыйского сказителя, ночи напролет поющего былины. Слова провоцируют возникновение образов, затем же сказитель вновь переводит их в устную форму.

Проблемой влияния звука на галлюциногенные образы очень плотно занимались Теренс и Деннис Маккенны. В частности, ими было установлено, что определенные звуковые колебания усиливают действие галлюциногена, сонастраивают группу экспериментаторов и дают ход тому или иному видению. Они полагают, что звук образует некую психожидкость – основу галлюциногенного эффекта: «Она (психожидкость – О.Д.) пузырится, фосфоресцирует и не поддается описанию. Перед ней языковая метафора беспомощна, ибо на самом деле вещество это представляет собой запредельную для языка материю. Это речь, но состоит она не из слов; это речь, которая становится и является тем, о чем она говорит. Она суть более совершенный первичный Логос. Мы убеждены, что, экспериментируя с этими голосовыми феноменами – при воздействии психоделиков и без них, – можно будет постичь транслингвистическую материю и использовать ее для достижения любой реальности, ибо произнести что-либо таким голосом – значит заставить это случиться!» [174, с. 101]