– Приятно слышать.
– Так оно и есть.
– Ну, если их присутствия больше не требуется…
– Совершенно не требуется.
– Тогда я сниму их с дежурства.
– Добро пожаловать домой, Хейден.
– Это тоже приятно слышать.
– Так оно и есть, – ответил Тио и оборвал разговор.
Шериф Хейден Экман пролежал на кухонном полу в утробной позе еще четверть часа. Он чувствовал, будто спускается по узкому проходу, будто схватки выталкивают его через родовой канал в новую жизнь. Это не были схватки его совести, поскольку его совести для таких дел недоставало мускулатуры. Это были схватки желания, все того же желания статуса и власти, управлявшего им с юных лет. Если высокая должность, которую он однажды получит, окажется незаслуженной, врученной ему за послушание интересам и прихотям правящего класса… что ж, он и тогда сможет сполна насладиться престижем своего положения. И он не будет одинок; наверное, три четверти тех, кто купался в лучах славы и всеобщего признания, достигли этого отнюдь не собственными заслугами, а лишь тем, что рабски следовали той идеологии, какую в данный момент диктовали настоящие хозяева жизни. И если власть, которая у него появится, не будет настоящей властью, если он станет поступать с другими только так, как ему скажут, гораздо лучше быть плетью в сильных руках, нежели тем, по кому она хлещет.
«Я бы предпочел быть молотком, а не гвоздем»[16]. Более того, Экман как нельзя лучше годился для новой жизни, предлагаемой Тио Барбизоном, поскольку был непревзойденным лжецом. Он умел так убедительно врать, что порой и сам верил в изобретенную им ложь и удивлялся, как ему удается обманывать себя самого. Когда новые хозяева поднимут его на несколько ступенек по карьерной лестнице, он, пожалуй, поверит, что обладает настоящей властью, которую честно заслужил. Если человек во что-то искренне верит, это создает ему достаточно правды, чтобы строить на ней жизнь, по кирпичику в день.
Наконец он встал с пола. Он вошел в новую жизнь не нагим, а одетым по всей форме. И за ним не тянулась осклизлая пуповина.
Экман допил виски из стакана, оставленного на кухонном островке.
Затем по личному телефону позвонил на личный телефон одного из полицейских, дежуривших возле дома Букменов, и приказал свернуть охрану.
В 12:46, когда выспавшаяся Роза Леон помогала Меган в кухне, полицейская машина, что стояла на западном краю двора, ближе к лесу, заурчала двигателем и уехала. Следом за ней отправилась и другая, стоявшая возле заднего крыльца.
Меган сомневалась, что отъезд полицейских вызван арестом Шекета. Собственный опыт и слова Карсона Конроя о Хейдене Экмане убедили ее в продажности шерифа округа Пайнхейвен. Ее даже не известили о снятии охраны. Значит, кто-то, работающий на Дориана Перселла, дотянулся и до Экмана, а тот подчинился. Ее оставили один на один не только с Ли Шекетом, но и с опасными людьми из «Трагедии».
– На вашем месте я бы разбудила мистера Хокинса, – сказала Роза.
– Пусть еще немного поспит. Он предполагал, что охрану могут снять. Но и в этом случае люди из «Трагедии» не явятся сразу. Это было бы слишком заметно. У нас в запасе несколько часов. Поднимитесь наверх, посмотрите, как там Вуди и Кипп. Если они спят, разбудите и приведите сюда. Так нам будет спокойнее.
Девятимиллиметровый «Хеклер и Кох» лежал у Меган под рукой, словно предмет кухонной утвари.
Роза пошла наверх, а Меган взяла смартфон и набрала номер Карсона Конроя. Сейчас он должен находиться в заимствованном у друга трейлере «флитвуд-саутвинд» на территории бывшего трейлерного парка, которому было не суждено стать ветряной электростанцией.
Карсон ответил после второго звонка.
– Все полицейские уехали, – сказала Меган. – Вас никто не увидит. Вы готовы?
– Буду через пятнадцать минут, – пообещал он.
Дориан Перселл находился в комнате ожидания вертолетной площадки на крыше дома в Ноб-Хилле. Он стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на площадку и ожидая свое воздушное такси.
Один из его телохранителей замер возле лифта, второй стоял рядом с Перселлом. Брать их с собой он не собирался. Место, куда он намеревался лететь, гарантировало ему полную безопасность.
Помимо апартаментов в здании штаб-квартиры в Саннивейле, поместья в Пало-Альто и двухэтажного пентхауса в центре Сан-Франциско, Дориан владел еще одним примечательным объектом недвижимости возле залива. Его дворец в Тибуроне, на северном берегу залива Сан-Франциско, был площадью в сорок тысяч квадратных футов и занимал пять акров превосходной земли. Из окон южной и юго-западной части дворца открывался вид на мост Золотые ворота и сказочный город. Сан-Франциско находился на эстетически приятном расстоянии, отделенный почти пятью милями водного пространства, ослепительно сияя огнями вечером и ночью, но в любое время суток недосягаемый для чувствительного обоняния Дориана.