Мистериум. Полночь дизельпанка

С этих пор сны перестали приносить мне покой. Едва я закрывал глаза, как голову пронзала тупеющая боль, однако проснуться не мог, и это было только начало. Боль всегда есть врата во что-то иное… Я терял контроль над своим телом и уносился куда-то вдаль, в бездны, которые мой разум отказывается осознавать. Мгновения мучений длились целую ночь, и я просыпался с рассветом, измотанный как от напряженной умственной работы. Немудрено, что психика стала сдавать. Обрывочные образы диковинных, страшных миров становились все ярче и отчетливее. Я начал слышать обрывочную речь. В попытках записать «подслушанные» звуки я встретился с неодолимым препятствием: подобрать им человеческих аналогов оказалось невозможным.

Мать видела мои страдания, хоть я и всячески скрывал их. Когда она нашла записки о снах, мысль о моем безумии закрепилась в ее сознании. Все в городке судачили тогда об отце, окончившем свои дни в психиатрической лечебнице… Но я рос тихим, бесконфликтным мальчиком, и мама с облегчением списала все на подростковый возраст. Как бы мне самому хотелось в это верить…

Смерть деда оказалась новой болью, новыми вратами. Мои сны преобразились. Я помню первый «новый» сон ярче «самого» первого. Мы легли спать как обычно, и впервые за долгое время я не чувствовал всего, что происходит в доме. Такое иногда случалось, и я с радостью, омраченной похоронами, стал засыпать, зная, что сегодня сны не придут. Я ошибался.

Миры сменяли друг друга с небывалой скоростью, набирая все более и более головокружительный темп, и их жуткие обитатели с визгом отпрыгивали с моей дороги. Когда я уже перестал воспринимать все, что происходило вокруг, меня… выбросило. Я долго подбирал сравнение этому ощущению, и вывел его только сейчас: это как прыгнуть в один конец длиннейшей трубы, заклеенной изнутри сотнями изображений, которые породила нечеловеческая фантазия, а потом с грохотом вылететь из другого конца. Твой путь начинается и оканчивается в одном и том же мире, однако восприятие до и после прыжка будет совершенно разным…

О да, я очнулся в нашем мире. Более того, на улице родного города, поздно ночью. Однако не в своем теле. И не в чужом. Не уверен, имею ли я тело в этом состоянии. Единственное, что могу сказать точно – в таком состоянии я себе не хозяин.

Так начались мои ночные похождения. Не-я предпочитало держаться теней, избегая жилищ и излишне освещенных улиц, изучало, внимало, подглядывало. Однажды я увидел, как юный наркоман убил в подворотне старушку ради одного цента. Это было его первое убийство, и он в ужасе убежал, бросив складной ножик на тело несчастной женщины. Не-я тоже бросилось прочь, но краем глаза я успел увидеть, где это произошло. На следующее утро я впервые в жизни прогулял школу, чтобы прийти туда, убедиться… И нашел тело.

В лечебницу меня забрали после очередного нервного срыва, случившегося прямо в школе. Двери всех школ в округе закрылись с тех пор для моей персоны: репутация, и так подмоченная тем, что я имел глупость рассказывать о некоторых моих видениях ребятам, разрушилась окончательно.

Моим лечащим врачом был доктор Алан Краули. Мы оба оказались большими любителями классической литературы и «Тысячи и одной ночи», поэтому быстро нашли общий язык. Своими необычными и совершенно безболезненными методами доктор за два месяца лишил меня способности видеть сны. После выписки мы оставались в дружеских отношениях вплоть до его смерти в 1917-м.

В 1919-м мы с матерью переехали из Штатов в Город. Я начал понемногу забывать о странностях, что творились со мной в детстве, и с головой погружался в новую жизнь. Счастье длилось до 1936 года, пока я не ввязался в журналистское расследование некой секты, члены которой приносили людей в жертву своему безумию. Я был ловок, опытен и все еще мечтал о славе, несмотря на свои сорок шесть. Моя статья всколыхнула Город до основания. Сектантов схватили, но у них оказались отличные адвокаты. Постановлением суда их поместили в городскую психиатрическую лечебницу, откуда выпустили в феврале 1937-го. За пару месяцев они разрушили жизнь каждого полицейского, причастного к их заключению, а также мою. Город гудел по этому поводу примерно до того момента, когда след преступников простыл далеко за его пределами…

Жизнь продолжалась.

А я, можно сказать, умер в марте 1937-го, сглатывая слезы над телом жены. Убитый горем, я бросился посещать всех колдунов Города, страны` и даже зарубежья, ушел головой в библиотеки… Но ничто не могло побороть возвратившиеся сны. Хорошо хоть, я не бегал по ночам, как после смерти деда, иначе бы уставал больше обычного…

В один прекрасный момент я понял, что после методов Алана Краули лучшее средство от снов – это добрая бутылка виски. И если бы безжалостная тень прошлого не дотянулась до меня осенью 1948-го, быть может, я прекратил бы свое жалкое существование «вследствие алкогольной интоксикации». Кто знает?