Мистеры миллиарды

Авторская идиллия, рисуемая романистом-миллиардером, вполне фашистского толка. По страницам книжонки победно разгуливает некий Хуан Ачалу, писаный красавец, помесь породистого жеребца с традиционным голливудским ковбоем, и на ужасающем воляпюке возвещает истины на тему спасения Америки от язв демократии. Правда, Хант предназначал свой роман для читателей-американцев. Поэтому порядки в государстве «Альпака» внешне подмалеваны под демократию. Но какова эта хантовская демократия, можно видеть из того, что избиратели «Альпаки» голосуют сообразно своему кошельку. Люди с капиталом имеют 7 голосов, если денег поменьше — 6, если еще меньше — 5 и т. д.

Что же касается тех, у кого капитала нет совсем, то Хант их в книгу не пустил, легко и просто таким образом разрешив все проблемы. Большие доходы, по Ханту, обложению не подлежат, ибо они и есть пружина развития общества. Мракобесие идеалов, изложенных в романе, настолько густопсово, что даже буржуазная критика, фыркнув по поводу «литературных недостатков» романа, вынуждена была констатировать, что хантовская демократия — «это своего рода фашистская демократия».

Вы думаете, Хант обиделся? Ничуть не бывало. Он удостоил автора этой рецензии письмом, написанным самолично: «Только вы поняли меня правильно».

Впрочем, ему плевать на литературных критиков. Отцы города Далласа оценили «Альпаку» по-своему. В знак восторженного одобрения они назвали одну из далласских улиц «Альпака-Пасс». Таблички, установленные на этой длинной, прямой, как дубина полицейского, единообразной, как солдатский строй, улице, должны, по мысли далласских управителей, споспешествовать установлению альпаковых идеалов. Они мечтают о превращении в фашистскую Альпаку всего Далласа, всего Техаса, всей Америки и по возможности всего мира. Мечтают, а пока заставляют граждан хантовской вотчины города Далласа шествовать по улице «Альпака-Пасс».

Вообще, надо сказать, в Далласе всячески лелеется своеобразный культ Ханта, вокруг воротилы создается ореол легенды, имеющий мало общего со своим прототипом, рассчитанный на потребу американского мещанина.

На окраине города вдали от шума городского и проникающей везде пыли — там живут столпы местного общества — стоит большой и безвкусный дом, украшенный претенциозным шестиколонным портиком. Щедрая зелень и обширный, выложенный голубой плиткой, а по вечерам красиво подсвечиваемый бассейн за домом предназначены для того, чтобы помогать хозяевам переносить техасский летний зной. Однако в конце концов, несмотря на безвкусные претензии своих хозяев, это обиталище ничем особенным не выделяется среди окружающих строений, на каждом из которых лежит печать провинциального самодовольства и мещанской ограниченности. Ни внешний облик этого дома, ни распорядок жизни его обитателей не могут навести постороннего наблюдателя на мысль, что именно здесь обосновалась одна из наиболее зловещих фигур современной Америки, обладатель крупнейшего состояния Гарольд Хант. Размеренный, обывательский повседневный образ жизни хантовского семейства мало чем отличается от жизни многих сытых американских мещан.

В десять часов вечера гаснет свет в окнах этого дома, и за его стенами воцаряется сонная тишина. А на закате солнца нередко можно видеть Ханта и членов его семьи, расположившихся в белых плетеных креслах-качалках на зеленой лужайке перед домом и о чем-то беседующих. Идиллическая картина нередко дополняется благочестивыми песнопениями, разносящимися далеко окрест. Чаще других прохожие и соседи слышат религиозный гимн.

Городская бульварная печать с умилением, разумеется тщательно взвешенным и хорошо оплаченным, расписывает строгие порядки, царящие в этом доме. Постоянными посетителями, гостями престарелой четы Хантов в последние годы являются люди пожилые и респектабельные. Молодежь там появляться не любит. Известно, что на стол там не подают спиртного. При каждом случае, удобном и неудобном, хозяин подчеркивает свое воздержание, запивая свои проповеди фруктовым соком и потчуя гостей вареными овощами. Что же касается картишек и иных суетных вещей — то ни-ни.

Столь строгие нравы хантовского дома — для нефтяного барышника нечто новое и непривычное — молва приписывает его второй жене. Раньше, до того как в 1957 году она связала себя узами Гименея с престарелым миллиардером, — разница в их возрасте превышает три десятка лет, — дама сия именовалась миссис Руффи Райт и была секретаршей босса. Первая жена Ханта умерла в 1955 году, прожив с мужем сорок лет и родив ему шестерых детей. Дочь богатого фермера, она была существом тихим и забитым, панически боявшимся своего мужа — гуляки и игрока.

Ее похороны Хант обставил с великой помпой и не подобающей случаю рекламой, стремясь при помощи подталкиваемых особым гонораром газетных репортеров, фотографов и операторов телевидения на всю Америку продемонстрировать свое безутешное горе нежного мужа и добропорядочного семьянина. Но не успели отзвучать похоронные мелодии, как в хантовском доме появилась миссис Райт, а вскоре эта предприимчивая миссис стала и его хозяйкой.