Мистические истории. День Всех Душ

Наученный горьким опытом, он поостерегся показывать карточку персоналу своего очередного обиталища – маленького уютного отеля по соседству с Гранд-опера[90].

Всю вторую половину дня он не думал ни о чем, кроме карточки, взвешивая в уме, как бы узнать, что на ней написано, и при этом не навлечь на себя новые неприятности. Вечером Бервелл, в надежде встретить таинственную женщину, снова отправился в «Фоли-Бержер», так как еще более прежнего желал выяснить, кто она такая. Ему даже пришло в голову, что она может быть одной из красивых заговорщиц-нигилисток или русских шпионок – вроде тех, о которых он читал в романах. Но ни в тот, ни в последующие три вечера ее в театре не оказалось. Между тем карточка жгла ему карман, как раскаленный уголь. Над ним словно бы висела мрачная туча, и он опасался наткнуться на кого-то из знакомых раньше, чем она развеется. Он купил французско-английский словарь и попытался слово за словом разгадать значение надписи, но не смог. Текст представлялся полной тарабарщиной. Впервые в жизни Бервелл пожалел, что не изучал в колледже французский.

После нескольких безуспешных попыток разгадать эту мучительную тайну или забыть о ней, Бервелл решил, что единственный выход – обратиться в сыскное агентство. Соответственно, он поручил дело агенту Сюрте[91], которого ему рекомендовали как человека толкового и надежного. Они уединились в кабинете для переговоров, и Бервелл показал агенту карточку. Тот по крайней мере не выказал признаков негодования, и это немного успокоило Бервелла. Но что означает надпись, агент не объяснил или не захотел объяснить.

– Будет лучше, – сказал он, – если месье пока останется в неведении. Завтра я буду иметь честь посетить месье у него в отеле, и тогда месье все узнает.

– Речь действительно идет о чем-то серьезном? – спросил несчастный.

– Очень серьезном, – последовал ответ.

Следующие двадцать четыре часа Бервелла терзала тревога. В голове сменяли друг друга самые страшные предположения, и он корил себя за то, что не разорвал злосчастную карточку сразу. Он даже взял ее в руки и приготовился порвать на куски, чтобы покончить с этой историей. Но свойственное янки упрямство взяло верх, и он решил прояснить дело, чего бы это ни стоило.

«В конце концов, – рассудил Бервелл, – нет никакого преступления в том, чтобы подобрать карточку, которую дама уронила на твой столик».

Преступление или нет, но, во всяком случае, назавтра выяснилось, что Бервелла, похоже, подозревают в каком-то серьезном проступке: нанятый им сыщик прибыл в карете с чиновником в полицейском мундире и удивленному американцу было заявлено, что он должен поехать с ними в полицейское управление.

– Зачем? – спросил он.

– Формальность, не более, – заверил сыщик, а на протесты Бервелла ответил человек в мундире:

– Вы лучше делайте, что сказано, месье, ведь так или иначе, но поехать придется.

Спустя час после сурового допроса, в ходе которого другой полицейский чин интересовался возрастом ньюйоркца, местом рождения и проживания, родом занятий и т. д., ошеломленный Бервелл оказался в тюрьме Консьержери[92]. Узнать, почему он здесь и что будет дальше, не было никакой возможности, но до конца дня арестованному удалось передать в американское посольство записку с требованием, чтобы ему, как гражданину Соединенных Штатов, была немедленно предоставлена защита. Прихода столь значительной персоны, как секретарь посольства, пришлось, однако, ждать до вечера. Последовали бурные переговоры, сопровождавшиеся резкими выражениями американца, бешеной жестикуляцией и стремительной речью французских полицейских; секретарь спокойно выслушал обе стороны, почти ничего не говорил и покуривал дорогую сигару.

– Я доложу о вашем деле министру, – сказал он на прощание, – и завтра вам сообщат о результате.

– Но это грубое нарушение моих прав. Вы хотите сказать…

Однако секретарь, не дослушав Бервелла, бросил на него странный подозрительный взгляд и вышел.

Ночь Бервелл провел в камере.

Наутро его снова посетил немногословный секретарь посольства и сообщил, что дело улажено и он будет безотлагательно отпущен на свободу.

– Однако должен сказать, – добавил секретарь, – что мне стоило большого труда этого добиться и свободу вам согласились предоставить лишь на том условии, что вы в течение двадцати четырех часов покинете Францию и никогда и ни под каким видом сюда не вернетесь.

Бервелл бушевал и молил, но это не возымело действия. Секретарь был неумолим и в то же время решительно отказывался пролить хоть какой-то свет на причину столь вопиющей несправедливости.

– Вот ваша карточка. – Он протянул Бервеллу большой конверт с печатью посольства. – Советую вам сжечь ее и никогда больше не возвращаться к этой истории.