Мистический андеграунд

Через час дверь без номера в подъезде панельной башни открыл высокий, как проморенное бревно, человек в замызганном спортивном костюме. Его изломанное лицо говорило о дремучести пролетарской души.

– А-а-а, сам Адмирал пожаловал, – пробасил он. – А эти чего за тобой увязались?

– Водку несут, – кивнул Адмирал.

– Ну, если пришли с билетом, то пусть раздеваются.

Мы вошли в большую кухню, в центре которой стоял пустой белый стол и три серые табуретки. Из окна без занавесок открывался вид на одинаковые коробки новых районов. Не успел Петрович моргнуть глазом, как его сумка была выпотрошена и изъятые три бутылки "Кубанской" появились на столе.

– Ну и скорости у тебя! – разозлился Петрович.

– У меня в доме свои порядки, – ухмыльнулся Петр Борисович, откупоривая водку. – Мы все делим поровну – кроме любимых женщин.

Мы расположились на неприбранной кухне и молча выпили по рюмке. Закусывать было нечем.

– Я как посмотрю, нынешний день начинается лучше, чем вчерашний, – хмыкнул Петр.

– А не найдется ли у тебя сигаретки? – спросил Адмирал.

– Сейчас поищу: вчера я где-то в комнате заныкал чинарик.

– А могу ли я что-либо доверить тебе или Гурию? – испытующе посмотрел на нас Адмирал, когда он вышел. – Ведь я владею гигантскими познаниями, которые не должны попасть в случайные руки. Я ведь единственный знаю, кто такой Джи, ибо я его лучший ученик, он посвятил меня в глубокие тайны. И я никогда не предам человека, который посвятил меня в Эзо. Я всегда об этом помню.

Знания Джи являют собой неизмеримую бездну. Другие думают, что, изучая алхимические трактаты, которые, может быть, Джи не читал, они превзойдут его. Но я думаю, сколько бы они ни читали, это не имеет значения… Только я – очень резкий. Я люблю пить честно, чтоб по-людски все было.

– Ты можешь им доверять, – произнес Джи, – они прошли подготовку в болотисто-лесистой местности.

– Я слеп, – сказал Адмирал. – Хоть у меня и два глаза, но один видит одно, а другой – другое.

Жаль, что ты, Касьян, не знаешь даже первого закона полярной зимовки.

– А почему я должен его знать?

– Потому что ты совсем запросто можешь оказаться там, – и он взял гитару:

Тяжелой тенью, в вечном сомненьи

Тянется твоя жизнь.

Выйди на площадь, стань на колени,

Скажи себе "Аминь".

Радио слушай, смотри телевизор,

Сшей себе пальто.

Забудь свое горе, стань в крематорий,

Там тебе скажут, ты кто…

– Не круто ли берешь? – недоверчиво спросил я.

– Надо брать еще круче, – заметил Петр Борисович и налил себе полный стакан водки. – Звонят, открой – это наши.

На кухне появился Суверен, в черной рубахе и черных кожаных сапогах, достал бутылку красного и поставил на стол:

– Это все, что удалось спасти от разгневанной жены.

– Но все начинается с Алхимии, – продолжал Адмирал, заметив, что я внимательно его слушаю. – Существуют три Пути:

Первый – Via Directrisa, Центральный Путь, он занимает всего лишь одно мгновение.

Есть другой Путь, который занимает один день.

Но есть Путь Влажной Алхимии, которым иду я, и этот путь занимает пятьдесят-шестьдесят лет планомерной работы. На этом пути имеют значение коллективные достижения. Здесь учителю важно привести других к свободе, и он нуждается в учениках, которые, именно благодаря своей неискушенности, могут натолкнуть на абсолютно новое решение.

– Ученики дают творческий толчок Мастеру, – вставил Суверен, грозно поглядывая на недовольную рожу Петра Борисовича, – без них невозможно творчество.

– Теперь мне решительно все равно, где быть и как жить, – произнес Адмирал. – Я только охочусь теперь за некоторыми качествами, необходимыми для окончательной трансформации.

– Это, наверное, воля, – добавил многозначительно Суверен.

– Это нечто другое, – ответил Адмирал.

Петрович налил ему полстакана водки, и Адмирал, отпив пару глотков, продолжал:

– Проблема состоит в том, чтобы haben oder sein – иметь или быть. Прежде чем решать остальные задачи, надо решить эту первичную проблему.

Когда я стал заниматься Алхимией, возникла колоссальная трудность в передаче, потому что никто не может вынести наступающего при этом одиночества и отчужденности. Другой проблемой является неоднозначность языка. Потому что русский язык, в принципе, бесконечномерен, и говоря что-либо, мы на самом деле подразумеваем совершенно разное.

– Как тебе удалось выйти из этой безысходной ситуации? – поинтересовался Суверен.

– Ища способ передачи, я обратился к песням. Кроме того, песни, как ни странно, лучший способ усвоения, восприятия и передачи эзодоктрины. Даже тотальные материалисты не могут с этим ничего поделать.

– Они жестко и последовательно искореняют всякий романтизм, – пояснил Суверен. – Переписали историю, запутали весь мир. Теперь никто уже не может понять, насколько тонка и изысканна была культура древней Греции.

– Именно так, – заметил Адмирал. – Скептицизм несет страшную опасность забывания своей духовной родины. Современный человек настолько им пропитался, что даже не осознает этого.

– Петрович, – недовольно произнес Джи, – почему ты не освежаешь пустые рюмки?

Адмирал настроил гитару:

Есть на свете бесполезные вопросы: