«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России

Нарратив жития святой Ксении определил описание, данное Ольгой Флоренской их с Александром творческому союзу как такому, в основе которого лежит страх перед чрезмерно узким самоопределением[285]. Когда одежда покойного мужа окончательно обветшала от проведенных на улице суровых петербургских зим, Ксения вновь начала говорить о себе в женском роде, однако по-прежнему называла себя Андреем Федоровичем, а знакомые, встречая ее, уже по привычке обращались к ней по имени мужа[286]. На склоне лет вдова отказалась от одежды, в точности повторяющей мужнину военную форму, ограничившись платьем и платком соответствующих цветов. Один из самых интересных аспектов этой истории — отказ Ксении от женской идентичности в пользу мужской с последующим компромиссом, причем возвращение женского статуса соединилось у святой с необратимо изменившимся после смерти супруга самоощущением. В определенном смысле жизнь святой блаженной Ксении — это история об андрогинности, понятой как этически обусловленная самоотверженность, утрата сконструированной идентичности путем самоотождествления с Другим без полной утраты собственной личности. Переодевание Ксении становится актом расширения возможностей (empowerment), успешного лавирования среди разных сконструированных идентичностей. Подобно наследнику мужского пола, она распоряжается наследством по своему усмотрению, а настойчивое стремление носить мужнину военную форму позволяет предположить, что вдова понимает связанный с такой одеждой символизм власти. Еще один важный момент жития святой Ксении — тот факт, что об Андрее сама она говорит «осиротел»[287], словно ее отношение к нему было не только дружеским и «братским» (по меткому определению одного комментатора [1891][288]), но и материнским, а все происходившее с ним живо отзывалось в ее душе. В ней Андрей воскресает, а к ее идентичности как бы присоединяются ипостаси матери и брата. Как объясняет литературовед Мария Виролайнен, если до Серебряного века в русской литературе такое «дробление личности» считалось вполне допустимым, то впоследствии, у Блока и Белого, подобная «собственная множественность», не растворяющаяся в «абсолютной уникальности» творца, стала восприниматься сугубо отрицательно, как проявление «шизофренического „Я“»[289].

Ассоциация «собственной множественности» или потенциально «многоипостасной» личности с фигурой святой Ксении созвучна «Митькам» и творческому тандему Флоренских в трояком отношении. Во-первых, в житии святой воплощены намеренный отказ от собственной личности и самоотождествление с несчастными, обездоленными: так и «Митьки» сторонятся любых проявлений власти и агрессии, стараясь общаться с теми, кто придерживается тех же принципов и образа жизни. Тяготение «Митьков» к представителям маргинальных социальных слоев перекликается с подробностями жития святой Ксении; особенно ярко эта параллель проявляется в стихах Ольги Флоренской о Петербурге. Духовный центр города связан в ее поэзии не с величественными имперскими зданиями, а с обшарпанными дворами, кладбищами и барахолками, главные завсегдатаи которых — бедняки. Именно в таком ключе Флоренская комментирует свое стихотворение «Утро»: в нем описывается Владимирская площадь, где «вокруг церковной ограды торгуют барахлом разные маргинальные личности». Стихотворение заканчивается восклицанием: «До чего же легко / в сослагательном / жить наклоненье / и считать, что алмазы / рождаются только / в говне!» На авторской иллюстрации к стихотворению, словно с целью подчеркнуть второстепенность городской архитектуры, шпиль барочного храма уступает размерами руке, гладящей бродячую кошку[290]. Во-вторых, образ святой, которая в прямом смысле занимает место своего мужа, надевая его мундир и распоряжаясь наследством по своему усмотрению, оказывается созвучен «митьковскому» увлечению ролевыми играми и карнавальными перевертышами, а также пронизывающему союз Флоренских духу соревновательности, который выливается в параллельные проекты, например созданные каждым из супругов пейзажные серии, изображающие итальянскую коммуну Роккасекка. Карнавальное переворачивание мира включает переодевание в одежду противоположного пола не только для Ольги Флоренской, но и для «митьков»-мужчин, обладающих многими традиционно «женскими» качествами. В-третьих, эксцентричное поведение святой Ксении: ее необычная речь, страстная приверженность простоте, доходящая до почти комической крайности, — соответствует традиции юродства, играющей важную роль в русском православии. «Митьки» намеренно следуют этой традиции; примером может послужить выполненная Александром Флоренским серия открыток с видами разных городов, выполненных в примитивистской манере и с полушутливой интонацией. В этом нет стеба или издевательства, но есть ироническое отношение ко всему официальному и рекламному.