Митрополит Филипп

До 1565 года Иван IV делил власть над страной с влиятельными родами высшей аристократии. Ему весьма затруднительно было задействовать какой-либо экономический, политический или военный ресурс, если они оказывали сплоченное сопротивление. Но вот из состава единой державы выделился «государев удел», где царь мог полновластно распоряжаться всем и всеми. Иными словами, у него появились ресурсы для оперативного использования, прежде всего опричное землевладение, которым обеспечивались служилые люди из опричного боевого корпуса. Масштабный террор в картину военно-политической реформы не вписывался — он попросту не был нужен[70]. Наиболее неугодных людей царь подверг смертной казни в первые же месяцы опричнины, но их насчитывалось немного — всего пятеро. В их числе, правда, оказался весьма популярный военачальник, герой Казани, князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский. Зато вскоре был освобожден из заключения князь М. И. Воротынский, тоже отличившийся при «казанском взятии», а в 1562 году проштрафившийся на ратном поле. Царь принял курс лавирования по отношению к служилой знати, он пока не шел на трагическое обострение конфликта с ней. Иван Васильевич показывал: кого-то казню, а кого-то, не менее достойного, жалую…

Именно такова причина, по которой год с лишним между государем и митрополитом не было вражды из-за опричных дел. Всё это время большая кровь не лилась, великая жестокость еще не вышла на историческую сцену. А значит, дух любви оставался в русском обществе.

Между тем недовольство опричниной постепенно росло. Высшая княжеская знать возмущалась тем, что ее оттеснили от важнейших государственных дел, да и продвижением на военных постах более худородных семейств. На роды Басмановых-Плещеевых, Вяземских, Телятевских, Черкасских, оказавшихся на вершине опричной пирамиды, смотрели с завистью: как же так? почему они выше всех?! Это, конечно, не рвань подзаборная, но найдутся люди и познатнее! Не только знать, но все дворянство в целом было задето земельной политикой опричнины. Чтобы добыть большие земельные владения в местах, удобных для раздачи офицерам опричного корпуса, Иван IV принялся сгонять их прежних хозяев. Великое множество дворян — как богатых, так и совершенно незаметных по своему имущественному уровню — отправилось в «казанскую ссылку». Там их держали в отвратительных условиях до тех пор, пока новые хозяева, опричные слуги царя, не освоились в их усадьбах. Затем подавляющее большинство ссыльных вернулось в центральные районы России, получив земельные «дачи» взамен старых владений. Как правило, те поместья, что им доставались, оказывались намного хуже отобранных.

Немецкий наемник Генрих Штаден, оставивший записки о «Московии», знает про ранний период опричнины совсем немного. Но от первых лет опричного режима он сохранил знаменитое указание Ивана IV, отправленное в органы судопроизводства: «Судите праведно, наши виноваты не были бы!»^{26} Это отражает обстановку, действительно сложившуюся во второй половине 1560-х годов. Опричники имели по сравнению с земскими служилыми людьми огромное преимущество во всякого рода расследованиях и тяжбах. Они были почти неприкосновенны и, по всей видимости, активно пользовались этим. Для них открывались пути к невиданному обогащению.

В Москве происходили антиопричные выступления. Одно из них попадает на 1566 год, самое начало митрополичьего правления Филиппа. Другое относится к 1568 году; правда, не все историки согласны с тем, что оно действительно имело место. Но уж первый конфликт точно произошел прямо перед глазами главы Русской церкви.

И произвел на него неизгладимое впечатление…

За месяц до поставления Филиппа в митрополиты, 28 июня 1566 года, в Москве начались заседания большого Земского собора. Собравшиеся должны были ответить на вопрос: следует ли Московскому царству продолжить кровопролитную и разорительную войну за Ливонию или же надо договориться о мире с главнейшим врагом, Польско-Литовским государством, и отказаться от новых территориальных приобретений? Сохранение status quo, то есть закрепление за Москвой и Вильно всех территорий, занятых русскими и литовскими войсками, давало России возможность как минимум заключить длительное перемирие с литовцами[71], получив желанную передышку. А возможно, удалось бы добиться и «вечного мира». С другой стороны, продолжение войны давало перспективу захватить всю Ливонию. В Москве тогда считали, что сил для этого достанет: литовцы находились не в лучшем положении. Впрочем, литовские послы предложили куда менее выгодные для России условия перемирия; того, что устраивало русскую сторону, еще нужно было добиться в ходе переговоров.