Митрополит Филипп

Царь осерчал на Филиппа. Однако за соловецкого игумена вступился весь Освященный собор во главе с тремя архиепископами: Новгородским Пименом, Казанским Германом и Ростовским Никандром. Современный историк В. А. Колобков метко высказался по этому поводу: «Игумен Соловецкого монастыря в своем требовании высказал общее желание церковного руководства. Неудивительно, что Освященный собор оказал ему безусловную поддержку».

Тогда Иван IV «пожаловал» Филиппа, «гнев свой отложил».

Если взглянуть на ситуацию, сложившуюся в июле 1566 года, то дух захватывает от необыкновенного мужества Филиппа. Кто он такой? У себя на Соловках Филипп был хозяином архипелага, верховным распорядителем во всех делах. Но сюда, в Москву, он явился как игумен не столь уж крупной обители у дальнего предела царства. Тут он был никто. Ему пообещали место главы Церкви, а он вместо покорной благодарности принялся ставить условия. Мог ли Иван IV воспротивиться поставлению Филиппа в митрополиты по-настоящему, всерьез? Мог. Но Филипп не стремился к высшей духовной власти и не опасался лишиться ее. Мог ли царь, не удержав гнева, сослать его в дальнюю обитель? Мог. Да только игумен соловецкий прожил в такой обители десятилетия и считал подобную жизнь лучшим из того, к чему мог стремиться монах. А мог ли государь казнить его за неповиновение — заодно с тремя лидерами антиопричной оппозиции? Мог. Недалеко то время, когда многие настоятели русских монастырей лишатся жизни по его приказу. Но для Филиппа жизнь души оказалась важнее жизни тела. Туда, в посмертье, он хотел бы уйти чистым — через год ли, через десять лет или завтра на рассвете. А значит, царь мог яриться на него сколько угодно, не имея, однако, инструментов для приведения строптивого игумена к покорности.

Отменять опричнину Иван IV не собирался. Она еще не проявила себя на деле. Опричный боевой корпус не участвовал ни в одном большом сражении. Мощный военно-политический ресурс, полученный государем, пока не привел ни к какому результату, кроме недовольства в обществе. Рано — казалось Ивану Васильевичу, — рано отменять. Опричные соколы еще вознесут царские знамена на стены ливонских городов, еще заплачут крымские вдовицы, узнав о смерти мужей от русских острых сабель…

И государь пошел на компромисс. Он вернул Церкви право совета, иными словами, печалования об опальных, отпустил арестованных оппозиционеров, но закрыл для будущего митрополита сферу дел, связанных с опричниной. Филиппу было четко сказано: не стоит ждать отставки опричнины. Вот формулировка соглашения, вошедшая в «приговор»: «А по поставлены! бы, несмотря на то, что царь и великий князь опричнины не оставил и в домовый обиход[72] митрополиту вступаться не велел, игумен Филипп митропольи не оставил бы, а советовал бы с царем и великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцем его великим князем Васильем и з дедом его великим князем Иваном»^{27}.

Что здесь существенно? «Приговор» (см. Приложения к данной книге) запрещал Филиппу возвращаться к обсуждению темы опричнины. Значит, когда он опять примется увещевать царя и просить его покончить с опричными порядками, условия соглашения будут нарушены… если только сам царь раньше не нарушит их. Зато теперь Филипп не мог воспользоваться тем же выходом, что и Афанасий, — покинуть митрополичью кафедру. Прежде в случае несогласия с государем глава Русской церкви мог «положить посох». Такое случалось и до Афанасия, и после него. Подобные поступки совершались нечасто, но и не являлись чем-то небывалым. Только Филипп начинал митрополичье правление в условиях, когда возможность дать «задний ход» была у него отнята. Зато он вернул нормальное, «симфоническое» положение вещей во взаимоотношениях Церкви и государства.

«Симфония» предполагает соработничество светской и духовной властей. Каждая из них ничем не ограничена в сфере своей ответственности. Церковь властвует над областью духовного и нравственного, владычествует в религиозных делах. Светская власть блюдет дела правления, создает во внутренней и внешней политике прочную чашу для вина веры. Если Отцы Церкви впадают в пороки и ереси, если они ставят стяжательство выше духовного долга, если их действия прямо подрывают государственный интерес, но не совершаются при этом на благо веры, светская власть может и должна одернуть архиереев. В то же время Церковь смотрит за тем, чтобы высшие чины государства не запятнали себя безнравственными деяниями и преступлениями против веры, смягчает их нрав, призывая отвратиться от жестокости, вернуться к духу любви, милосердия, доброты. Если правительственные силы, или даже сам государь, ведут народ по пути нарушения Божьих заповедей, вероотступничества, еретичества, духовенство может обличить их, а в самом крайнем случае призвать паству к неповиновению. Православная держава должна управляться полновластным государем, но государь не может быть отступником.