Mittelreich

– Что делать, а что нет, решает уже не он, – заорал хозяин, – за него решают другие! Там у всех мозги промыты. Знаешь, что произойдет, если он все унаследует? Знаешь? Он отпишет все коммунистам, у них это называется социализацией. Он переведет наше имущество в общую собственность, и тогда здесь поселится коммуна, хозяйничать будет колхоз, сельскохозяйственный производственный кооператив, или как там это называется. Так все и будет.

– Не неси чушь! – закричала в ответ хозяйка. – Он не настолько глуп. Он слишком привязан к этой земле, чтобы так поступить. Семи стремится к справедливости, поэтому и ходит к коммунистам. В этом нет ничего дурного. Ты тоже постоянно посещаешь церковь и думаешь, что из этого будет толк.

– Грешно так говорить! Это неслыханно! До чего дошло: моя жена богохульствует в моем доме! – закричал хозяин, и лицо его приобрело цвет крови, стекающей из только что зарезанной свиньи в котел для колбас.

– Я не богохульствую! – завопила хозяйка, тоже уже едва владея собой. – Ты наговариваешь на меня! Я никогда не стала бы богохульствовать. Я только сказала, что ты все время бегаешь в церковь и в своем фарисействе уже забыл о детях. Тогда ступай к сестрам, откройте монастырь. Изображай там настоятеля, если думаешь, что попадешь в рай. А меня и детей оставь в покое.

Супруги окончательно разругались. Хозяйка хлопнула дверью и ушла наверх в супружескую спальню. Оттуда со своей подушкой и одеялом под мышкой она отправилась в гостевую, застелила кровать, погасила свет и улеглась спать. Будучи рассерженной, она всегда засыпала мгновенно.

Хозяин сидел в ярко освещенной гостиной и чистил ногти. В минуты крайнего эмоционального возбуждения и пустоты в голове он всегда боролся с грязью под ногтями, и это сопровождалось самокопанием и вздохами до рассвета. Потом он тоже пошел спать и не удивился, что половина кровати пуста. «Вот мое будущее», – подумав так, он тоже мгновенно уснул.

☨

Пение внезапно оборвалось. Вразнобой смолкли инструменты. Всего несколько минут, и оживленная атмосфера сменилась напряженной тишиной. Одиночество, беспомощность, неопределенность. Вытянутые шеи, беззвучно открытые рты. Растерянное молчание поглотило и последние ряды. Напряжение толпы достигло наивысшей точки. Задние ряды видели транспарант, взвившийся в воздух на двух деревянных палках, но не могли прочитать текст, обращенный к трибуне. Люди в передних рядах не могли видеть затылками, но внимали праздным микрофонам праздными ушами и продолжали зачарованно смотреть вперед, вместо того чтобы обернуться и узреть возмутительную картину.

Наконец певец, чье и без того перекошенное лицо с заячьей губой перекосилось еще больше, снова потянулся к микрофону, встряхнул светлыми волосами и сообщил сотням тысяч собравшихся на истоптанной вюртембергской траве, что, учитывая обстоятельства, он вынужден прервать выступление. Это перебор.

Внезапно обнаружилось, что стотысячная толпа состоит не только из единомышленников, как того хотелось бы единомышленникам, но и из инакомыслящих, которые создают многообразие, в котором заключается и сила, и слабость большого скопления людей. Руководствуясь возмущением певца, единомышленники повернули головы и увидели, что инакомыслящие проделали у них под самым носом: ЛУЧШЕ ЯНКИ И РАКЕТЫ, ЧЕМ МАФФАЙ И ПЕСНЯ ЭТА.

Черные буквы на красном фоне – нехорошее сочетание.

Текст на транспаранте пришелся Семи по душе. Он не верил ни в рок, ни в попсу. Блюз вызывал у него отвращение. Семи не разбирался в этих ритмах. Глухие звуки басовых инструментов оставляли его равнодушным. Сердце билось в такт высокому звучанию классической музыки, которую он изучал. Он вырос на академическом вокале.

На трибуне, где после оскорбленных рок-бардов появились другие борцы за мир, Семи немногим ранее исполнил несколько политических песен двадцатых годов и выступил с короткой речью. «Мы выполним завет узников Бухенвальда! – кричал он в микрофон. – Нет фашизму, нет войне! Долой ракеты! Мы требуем мира с социалистическими государствами. Все люди равны, все народы равны. Люди не хотят войны, не хотят гонки вооружений, это нужно только военно-промышленным концернам и их приспешникам на заводах и в политике. Мы, коммунистическая партия, требуем, чтобы правительство прекратило размещать ракеты и перестало выделять деньги на вооружение. Остановите это безумие!» – прокричал он так, что микрофоны загудели под аплодисменты. Потом он взял гитару и запел: «Вперед, и не забывайте… солидарность…»