Мюзик-холл на Гроув-Лейн

– Нет, инспектор, я вижу их впервые, – покачал головой Филипп, чувствуя, как наливается свинцовой тяжестью затылок.

Лиловый шейный платок он не узнал, но от вида мятого шёлка в темно-ржавых пятнах на него накатила дурнота. На лбу выступила испарина, сердце учащённо забилось где-то под мышкой, табак приобрёл отчётливый медный вкус – слишком много неудач с самого начала, слишком много…

Тревишем внимательно наблюдал за метаморфозой. Свидетель побледнел, бессильно откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула, сигарета в его руке задрожала.

– Мистер Адамсон, где вы находились, когда раздался крик горничной?

– Наверху, в комнате миссис Бенджамин.

– Кто ещё был там?

– Мисс Крамбл, мисс Кингсли, мисс Прайс, мистер Пропп и мистер Баррингтон. Эдди Пирс и Джонни Кёртис находились внизу.

– Как вы это определили?

– Из гостиной доносились музыка, голоса…

– То есть вы знаете только со слов мистера Пирса и мистера Кёртиса, что они были внизу, а не где-нибудь ещё? Сами вы их там не видели и в гостиную не спускались?

– Ну, в общем, да, – нехотя подтвердил свидетель. – Но Джонни Кёртис несколько раз поднимался к нам и врать ему резонов не было.

– Мистер Баррингтон и мисс Бекхайм были близки между собой?

– Они старинные друзья, инспектор.

– Как бы вы охарактеризовали их отношения, мистер Адамсон? Не замечали ли вы ссор между ними? Особенно в последнее время?

– Ничего подобного, – Филипп резко отмёл инсинуации инспектора.

Тревишем видел, что свидетель насторожился, но дожимать его не стал. Часы пробили половину восьмого, и к тому же всё, что требовалось для рапорта суперинтенданту и ордера на арест у него уже имелось.

* * *

Черноту за окнами столовой сменила серая предрассветная мгла. Тусклые лампы в пыльных абажурах сочили свет скупо, словно вот-вот погаснут – так казалось утомлённому бессонной ночью инспектору. Сидевший напротив него свидетель шестидесяти лет, родившийся в Ноттингеме и выступающий в театре «Эксельсиор» в амплуа светского льва, сейчас ничем не напоминал весельчака и острослова, как его отрекомендовала горничная Элис.

Седая щетина на его обвисших щеках походила на изморозь, веки покраснели, водянистые светлые глаза не выражали ничего – ни горя, ни настороженности, вполне уместных на допросе инспектора, расследующего дело об убийстве. Вся его внушительная фигура ссутулилась, сжалась, и роскошный стёганый халат будто увеличился на пару размеров. Те ночные часы, что Арчибальд Баррингтон провёл в одиночестве своей комнаты, стали самыми страшными в его жизни – жизни, в которой больше не было и не будет Лавинии Бекхайм. Ни в окопах на полях Фландрии, ни перед наступлением на противника, многократно превосходившего численностью, ни перед выходом на сцену в самом захолустном городишке – нигде и никогда он не ощущал этого беспредельного леденящего ужаса перед грядущим. Ужаса, к которому примешивалась едкая горечь о несказанном и неуслышанном. О непрожитом. «Теперь так будет всегда, и этого уже не изменить», – подсказал ему внутренний голос, и он согласно кивнул, будучи не в силах оспаривать эту истину.

– …есть вы всё-таки покидали комнату миссис Бенджамин?

– Что, простите? – свидетель с трудом сфокусировал взгляд на инспекторе.

– Я задал вам вопрос, мистер Баррингтон, и в ответ вы кивнули. То есть вы всё-таки покидали комнату миссис Бенджамин прошлым вечером до того, как тело мисс Бекхайм обнаружила горничная?

– Я не помню. Мне кажется, что нет.

– Так нет или всё-таки да? Подумайте хорошенько.

– Может быть, – покорно кивнул свидетель, стремясь избавиться от докучливых приставаний чем-то неприятного ему полицейского.

Тот явно имел военное прошлое, и какая-то мелочь в его осанке или манере держаться вызвала к жизни смутное воспоминание. Арчи, по роду профессии привыкший отмечать для себя в людских характерах типичные черты, вдруг, следуя наитию, невпопад спросил:

– Кавалерия, инспектор?

Тот удивлённо заморгал.

– Так и есть, мистер Баррингтон. Мы что, уже встречались?

– Долго же мы вас тогда ждали… Но прошу, инспектор, продолжайте.

– Мистер Баррингтон, в ваших интересах сосредоточиться на моих вопросах, – нахмурился Тревишем. – Какие отношения вас связывали с мисс Бирнбаум, погибшей в результате несчастного случая? И виделись ли вы с мисс Бекхайм наедине незадолго…

…Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Свидетель категорически отрицал свою связь с танцовщицей, а на остальные вопросы отвечал по-прежнему односложно, и чёткой картины произошедшего из его показаний не следовало. Казалось, перед инспектором сидел сломленный и, в общем-то, равнодушный к своей дальнейшей судьбе человек, но Тревишем не забывал, что имеет дело с артистом, много лет дурившим головы зрителям, и не верил ни одному его слову.

Однако впереди его ждала награда. Запятнанный кровью жертвы платок лёг на стол, и признание поставило точку в предварительном следствии.

– Эта вещь принадлежит мне, инспектор, – не стал запираться Арчибальд Баррингтон.