Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Свидетель оказался злопамятным. На вопросы отвечал односложно, в глаза инспектору не смотрел – сидел, откинувшись на спинку стула и наглым образом покачивая острым мыском туфли из превосходно выделанной, коньячного оттенка кожи. Туфли явно были сшиты на заказ, как, впрочем, и отличный костюм из зеленоватой шерсти в мелкую серую полоску. Как подсказывал Тревишему житейский опыт, такие костюмы носят люди законопослушные, основательные, практичные – в общем, не те, кого ожидаешь встретить среди комедиантов, фокусников и девиц, дрыгающих на сцене тощими ногами. Другое дело туфли мистера Проппа. Вот они-то как раз выдавали в хозяине авантюрную жилку; намекали на скрытые страсти, тлеющие под маской благопристойности, как подземное пламя под спудом изо мха и болотного вереска.

При виде окровавленного платка мистер Пропп не выказал никаких эмоций. Просто пожал плечами, наглец. Часы пробили шесть утра, и Тревишем, с трудом удержавшись от крепкого словца, махнул сержанту рукой, чтобы тот проводил свидетеля в его комнату и привёл следующего.

* * *

Гатри всё же пришлось приготовить чай, внеся в живописный беспорядок на кухне новые художественные штрихи. Экспрессию землистых тонов рассыпанного по всему кухонному столу дарджилинга разбавляло элегическое спокойствие белоснежных островков сахара и молочных лужиц, а суровую сдержанность туго свёрнутых полотняных салфеток сержант отринул вовсе, попросту заменив их кухонным полотенцем в крупных фиалках, выполненных в акварельной манере.

Разумеется, всем было бы намного удобнее, если бы чай приготовила Элис, но заплаканная горничная, кутавшаяся в шерстяную накидку, только растерянно моргала, шмыгала носом и к осмысленным действиям явно была не способна. Чашка горячего чая согрела её, и девушка, наконец, поняла, что для того, чтобы находиться в центре внимания, совсем не нужно беспрестанно рыдать, достаточно лишь связно отвечать на вопросы инспектора.

Для Тревишема Элис оказалась незаменимой свидетельницей. Она не замыкалась, как остальные, в горестном осмыслении произошедшего, и к подробным и въедливым вопросам инспектора относилась без всякого предубеждения. О каждом постояльце пансиона она, нисколько не смущаясь, сообщила столько всего любопытного, что Тревишем мысленно возблагодарил господа за такого ценного и наблюдательного свидетеля. На ногах у горничной, как он успел заметить, были скромные закрытые туфли с закруглённым мыском, и только одна деталь – круглая пуговка на ремешке, обтянутая алым шёлком – вызвала у него смутное неодобрение.

Платок Элис узнала сразу, хотя ей и показали лишь его уголок, не запятнанный кровью жертвы. Уже в полной мере оправившаяся от потрясения, горничная уверенно заявила:

– Это мистеру Баррингтону принадлежит, сэр. Он носит этот платок с синим бархатным жилетом. Я тысячу раз его на нём видела, сэр.

– Какая же ты умница, Элис, – искренне восхитился инспектор, и от его похвалы горничная стала пунцовой.

* * *

Элис готова была хоть целый день отвечать на вопросы инспектора, отнёсшегося к ней с таким вниманием, но часы пробили половину седьмого, и сержант получил приказ привести следующего свидетеля.

На сей раз это была миссис Сиверли, хозяйка пансиона. Первое, что она сделала, войдя в столовую, так это демонстративно принюхалась. Крепкий табачный дух, казалось, пропитал весь первый этаж – даже вездесущие сквозняки не сумели разогнать слоистые клубы дыма. Вынув из кармана носовой платок (такой незатейливый, без единого намёка на кружево или вышивку, что мог бы принадлежать судомойке), она сложила его треугольником и поднесла к трепетавшим от возмущения ноздрям. Инспектор сделал вид, что не уловил намёка, но очередную сигарету, зажжённую незадолго до её прихода, он всё же аккуратно притушил.

После удачи с Элис Тревишем ожидал чего-то подобного и с хозяйкой пансиона, но жестоко ошибся. Пожилая дама на вопросы отвечала неохотно и немногословно. Держалась она не то чтобы замкнуто, но всем своим видом стремилась показать, что является тут хозяйкой, а вот полицейские всего лишь гости, причём нежеланные и не слишком-то воспитанные. От чая она отказалась, красноречиво выгнув бровь (в самом деле, какое нахальство – предлагать ей её же собственный чай в её же собственном доме!), о постояльцах ничего нового, чего бы не знал инспектор, не сообщила, и, в общем-то, оказалась бесполезной.

– Я не привыкла обсуждать своих постояльцев, сэр. Особенно с полицией, – с достоинством произнесла она.

«Скажите, пожалуйста! А к преступлениям, значит, старушенция привыкла?» – подумал инспектор, с брезгливым любопытством оглядывая пожилую даму.

Обута она была в остроносые тёмно-коричневые туфли со сбитыми каблуками, и Тревишем, упорно искавший подтверждения своей теории о людских типажах и характерах, удовлетворённо хмыкнул.

«Старая вешалка, недолюбливающая полицию и не замечающая ничего дальше собственного носа. Такая охрипнет, но собьёт цену на пару монет даже у самого скупого мясника», – подумал он с неприязнью.