Мхитар Спарапет

— Что было, то было. Дай бог долгой жизни сыну Зарманд, замолвил за нас словечко ее Горги.

Все вошли в дом Зарманд — в вырытую в скале пещеру. Еще с порога пахнуло овечьим навозом. Свет глиняной лампады еле рассеивал мрак. Лежавший у схода одноглазый гусан Етум бренчал на сазе.

— Что это вы скисли? — весело воскликнул Есаи. — Поди, не старые девы. Радуйтесь!

— Легко сказать! — вскинулся Семеон. — Если у тебя в животе свадьба, то у нас там волки воют. Чему радоваться?

— Сытому легко говорить, — добавила вдова Зарманд.

— Еще как легко!..

Он подошел к дочери Зарманд — девочке лет тринадцати-четырнадцати — и, всыпав горсть серебра ей в подол, сказал:

— Сходи-ка купи вина, насытим их волчьи утробы, дочь моя дорогая, не то ведь изведут меня.

Вместе с девочкой пошли трое мужчин. Отыскали виноторговца Гичи, повели его на базар. Открыл он лавчонку и продал им вина. Принесли, поставили полные кувшины перед Есаи. Он попробовал, вино ему понравилось. Оглядев всех, спросил:

— А барашек сюда полагается или нет?

— Это зависит от серебра в твоей суме. Звенит? — спросил Цатур.

— А то как же! — Есаи вынул из хурджина мешочек и потряс им. — Спарапет дал. Теперь мы воины, возьмите это в толк. Каждый месяц будет у нас серебро. Сбегайте, приведите пару баранов, да поживее.

Семеон протянул свою огромную руку. Есаи насыпал ему в ладонь серебра. И Семеон вместе с товарищами выскочил из жилища — побежали покупать баранов.

— Не горюйте, — говорил Есаи, — есть серебро, будет одежда, и оружие получите. Землю дадут.

— Мхитар даст, а мелики отберут, — засомневался Цатур.

Когда-то он крестьянствовал на монастырской земле. Не один год измывались над ним монахи, пока Цатур однажды в раздражении не повторил при них многозначительные слова Мехлу-вардапета: «Тот, кто в жизни убьет церковника, искупит все свои грехи». Пришлось ему после этого спасаться от смерти бегством. И вот уже пятнадцать лет живет беглецом храбрый и прозорливый Цатур, которого Есаи взял к себе в воины.

— Какой мелик осмелится нарушить приказ Давид-Бека? — спросил Есаи. — Надавал он твоим меликам под зад коленкой. И мы, если надо, поддадим, да так, что в жизни больше не опомнятся…

— Когда у петуха слишком длинные крылья, их подрезают, Есаи. Поостерегись.

— Если позволим, подрежут, — упрямился Есаи.

— Да кто ты есть, чтобы… — стоял на своем Цатур. — Вон и османы точат зубы. Того и гляди, кинутся на нас, как собаки на мясо. Разве стерпит султан, чтобы армяне имели свою страну и свою власть? Будет война, и снова земля покроется нашими крестьянскими костями.

Все помрачнели. Молча осушили чаши. Зарманд гневно встала:

— Что ты беду накликаешь! «Будет война»! Пусть будет. Кто без войны оставит тебе твою землю и воду? Враг станет наступать на тебя, а ты иди на него. Нет, больше не будет так, как раньше. Если кто уколет меня, я всажу тому в сердце шило… Запиши и меня в воины, брат Есаи! И перестаньте грызться, нашли время для охов и ахов. Лучше пейте да веселитесь!..

Она встряхнула за плечи понурившегося гусана:

— Настрой свой саз, ты же не в доме покойника! Гуляйте, эй! Вон и шашлык уже готов!

Мужчины выпрямили спины. Цатур тихо улыбнулся. Все вышло так, как он того и хотел: страсти разгорелись. Етум заиграл на сазе и запел:

  Если по неделям я стану целовать,
        Я стану целовать,—
Терпи и знай, что поцелуи надо возвращать.
  Если месяцами стану обнимать,
         Стану обнимать,—
  Придется тебе, милая, в объятиях лежать.
  Если в год по сыну велишь ты мне давать,
          Велишь ты мне давать,—
  Дам тебе и больше, успевай рожать.

— Вот это да! Хороша песня!.. — раздавались со всех сторон довольные возгласы. Забурлила кровь в жилах. Мужчины крутили усы, смеялись, ударяли друг друга по голым плечам.

Но гусан вдруг сменил мелодию. Звуки саза стали печальными, и вино словно бы застыло в чашах. Полилась грустная песня, знакомая каждому с самой колыбели. Снова надавила тяжесть бродяжной жизни. Это была старая и священная песня, подобная одинокому хачкару. Вспомнился вардапет Мехлу, памяти которого и была посвящена песня.

Пришла война в Кашатаукские горы,
От крови рамиков цветы потемнели…

Есаи не выдержал, кинул в Етума кость, что держал в руке.

— Хватит, слепой черт, довольно накликать беду, и песню омываешь кровью!.. Играй лучше плясовую да поскорее…

Саз зазвучал веселее. Есаи поднялся, поправил меч и пояс, схватил за руку стоявшую возле матери девочку и потянул ее танцевать. Мужчины стали прихлопывать в ладоши, забыв о песне, что напоминала о кровавых сечах. Вино вскружило горячие головы.

Отплясав свое, Есаи поцеловал девочку в лоб и вложил ей в ладошку несколько серебряных монет.