Младший брат

Айнабек, с трудом передвигая ноги, добрался до окраины аула. Вдохнул пряный, степной воздух и побрел дальше. Сел на траву. Как же тяжело ходить.

Неделю он пролежал дома, Жумабике отпаивала его кумысом, где уж его раздобыли? Отец садился рядом, клал высохшую руку на лоб и говорил… Как-то раз он услышал такие слова: «бедный мой жеребеночек, тебе не лицо, тебе душу обожгли».

Целебный кумыс и душевная беседа сделали свое дело: синяки зажили, боли прошли, появился аппетит. Самочувствие улучшилось настолько, что на завтра Айнабек запланировал выйти на работу, хотя и переживал, не уволили ли его за недельный прогул.

Аромат степного разнотравья приятно кружил голову, птичий пересвист и стрекот мелких насекомых убаюкивал и наполнял грудь невыразимой негой и покоем.

Айнабек лег на траву, раскинув руки, каждой клеточкой кожи ощущая блаженство. Там, то в душном, то в мёрзлом лагерном бараке, ему не хватало именно этого, лечь свободно, и чтобы рядом никого.

В бараке, полностью заставленным кроватями, спать приходилось на боку, впритык друг к другу. И немудрено, барак, рассчитанный на пятнадцать человек, вмещал в себя семьдесят пять. Счастливцы лежали на полу, под кроватями, там можно было спать на спине.

Каждую ночь в лагере Айнабек мечтал о просторном ложе, о родной степи с ее чистым, пряным воздухом. Воздухом свободы!

Когда ты свободен, ты можешь помечтать о будущем, а можешь вспомнить, что было хорошего в твоем прошлом. За колючей проволокой, такие простые и естественные вещи становятся роскошью.

Вспомнилось вдруг, как перед самой войной, вернувшись с колхозного поля, подошел к юрте и прежде, чем войти в нее, услышал странный разговор родителей:

— Наш старший хоть и высок, в плечах не крепок, а младший, по всему видно, силен, да ростом не вышел. Может, Всевышний внуков наградит силой батыров нашего рода, Богембай и Амантай, на них вся надежда.

— О, бисмилля, ты что забыл, светоч мой, в их жилах течет не твоя кровь. Нашему младшему Аллах пока не дал сыновей. Алтынай — наша первая родная внучка.

Они говорили тихо и буднично, раскрывая подробности страшной правды. Он долго ходил, погруженный в переживания, пока его не осенила светлая мысль: «Родители меня любят, повода для грусти нет»

Жуматай, Жумаш, любовь моя… Почему же ты меня не любила? Ни разу не посмотрела на меня, как на мужчину. Если бы не тюрьма, вернулся бы домой вовремя, не пришлось бы тебе выходить замуж за моего брата, пропади пропадом, этот закон степей. Не узнал бы тогда, как ты можешь смотреть, когда влюблена.

Любовь моей жены досталась моему брату. Все лучшее в жизни досталось ему, а он недоволен. Всю злость на мне, теперь, вымещает.

Уж кому, на судьбу злиться, так это мне. Но я не ропщу. Хвала Всевышнему за то, что есть. Могло быть хуже. Буду жить в семье, рядом с отцом и детьми.

Настроение Айнабека улучшилось, не зря наши предки учили, смирение укрепляет дух и излечивает душу. Только смирившись, возможно выстоять под тяжестью невзгод, уготованных судьбой.

К тому же, к нему — края губ растянулись в счастливой улыбке — срывая по пути пушистые, ковыльные кисточки, приближался солдат. В той же одежде, что Айнабек видел его в первую встречу. Только на груди, блестела медаль.

— Как ты, друг?

— Хвала аллаху, мне стало лучше, а вот отцу все хуже.

— Что у него болит?

— Все. Старый он.

— А брат, досталось ему от отца?

— Мой отец не хочет с ним, даже разговаривать. А Жумаш, ругала его, я слышал.

— Он просил у тебя прощения?

— Нет, он по-прежнему ненавидит меня и отца, кажется, тоже.

— За что? Ты обижал его в детстве.

— Нет. Он всегда был хмурым и недовольным, а я… Эх, Батыр, ты не знаешь, какой я был. Я радовался самой жизни, я мечтал, я любил жизнь. Я помню, как все собирались в большой юрте, и аксакалы начинали, один за другим, рассказывать сказки, предания, назидания Абая, петь его песни, особенно интересно было послушать эпос. Однажды я услышал стихи русского поэта, переведенные Абаем. Мне захотелось поехать в Россию.

— Ты был обучен грамоте?

— Да, рядом с нашим аулом стояла русская крепость. Там были министерские школы. Но учиться там могли, только дети из богатых семей. Мой отец не был баем, но скота было достаточно, чтобы платить. Отец считал обучение грамоте баловством, но я упросил его. Жаль, что буквы были на кириллице, тогда книги Абая на казахском я прочитать не смог.

Еще, помню жандармов в красивой форме, с саблями. Как я хотел стать таким же. Когда я научился читать, отец брал меня с собой, чтобы справить какое-нибудь разрешение или справку, у местного волостного. Волостной брал немалую плату за бумажки, а сам обманывал отца, да и других тоже. Знаешь, какую пословицу придумали казахи тогда. Если русский у тебя в друзьях, держи наточенный топор под рукой. Я потом понял, что эта поговорка не про русских, а про царских волостных.

А потом мы услышали про революцию, про Ленина. Жандармы ушли, пришли красноармейцы. Появились русско-казахские школы, до трех классов, так я научился читать на латинице.