Млечный Путь

Кто знает, что он имел в виду: голод или еще что-нибудь. У него был и до того жуткий немецкий акцент и такое произношение, что казалось, будто он даже гордился: «Я — немец». Вернее, он вовсе не умел говорить по-русски и только на авось, через пятое на десятое угадывал нужные слова, а угадав, произносил четко.

— Я не ем четвертые сутки, — тихо, как бы про себя, проговорил самый младший, в изношенной красноармейской одежде.

И он сделал какое-то порывистое движение. Было похоже, что он хотел что-то достать из-под гимнастерки. Он весь дрожал от холода. Вдруг он замер на месте, словно одумался и решил, что пусть спрятанное в одежде там и остается. Быстро опустил руку и обвел глазами присутствующих.

Все они прекрасно понимали друг друга. Их мучил голод. Спасение! Вот что свело их вместе.

Толстяк в полушубке по-хозяйски осмотрел быка и приблизился к нему. Человек в легком пиджаке переложил из левой рука в правую финский нож. Самый младший достал из-под гимнастерки кортик с медной рукояткой и в кожаных ножнах. Он стоял ближе всех к быку. Толстяк протянул руку, чтобы взять этот кортик. Он хотел сам заколоть быка. Самый младший отвел руку назад и отступил на шаг. И это стало как бы сигналом к тому, что все они, даже сейчас, увидев надежду на свое спасение, вдруг снова стали совсем чужими. Все застыли в молчаливой неподвижности. Внезапно человек в легком пиджаке не выдержал.

— Ага! — крикнул он. Глаза его налились кровью, лицо исказилось. Он ринулся на быка и схватил того обеими руками за рога.

— Сверни ему голову набок! — крикнул толстяк и принялся помогать молодому.

Бык проревел в последний раз. Дождался-таки своего спасения: наконец-то его вызволят из колючего кустарника. Бык стоял, подняв высоко морду, свернутую набок, и вытягивал шею. Толстяк взял из рук человека в пиджаке финский нож и прицелился в то место на бычьей шее, куда будет нанесен удар. Одутловатый и самый молодой очутились тут же.

— Держите быка за передние ноги! Свяжите их покрепче! — выкрикнул толстяк. — Да побыстрее!

Казалось, что и одутловатый тоже вдруг перестал быть безразличным ко всему. Он неожиданно встрепенулся и сорвал с себя веревку, которой были подвязаны его брюки. Тотчас протянул ее молодому в красноармейской одежде. Тот схватил веревку и бросился к ногам быка. На полсекунды раньше, чем он сделал это, бык рванулся изо всех сил, вздыбился, фыркнул и сбил с ног всех, кто был перед ним. Лишь куст шиповника припал к самой земле. Бык вырвался из куста и опрометью бросился бежать. На шиповнике остался пучок шерсти из его хвоста. Все четверо сразу же опомнились, или, вернее сказать, окончательно потеряли рассудок. Все вместе кинулись вдогонку за быком, который уже фыркал за кустами в поле. Мерзлые комья земли мешали ему бежать. Споткнувшись, он остановился и заревел, и все прибавили шагу. Бык снова бежал, ослабелый и перепуганный. Бежал он куда глаза глядели. Услышав, что за ним гонятся, ускорил бег. Уставал он, уставали и они, преследователи, и бежали все медленнее.

— Заходи с флангов! — закричал толстяк.

Погоня длилась долго. Пока они бежали, день стал еще светлее и солнце уже клонилось к закату. Бежали ровно, в одном направлении. На мерзлом поле не было ни тропинок, ни дорог… Они пробежали несколько рощиц, миновали ложбины, пригорки. Наконец все обрадовались: бык замедлил бег. И все пошли тише, с трудом переводя дыхание. Какое это было для них счастье — замедлить шаг! Ноги у них заплетались. От усталости все пошатывались.

Тот, что в легком пиджаке, неожиданно поднял из-под ног какой-то высохший корень и начал жевать его. Одутловатый вырвал из почернелой земли кустик какой-то травы и сунул в рот.

— Сейчас помру, — прохрипел толстяк.

— Что это вы жуете? — спохватился вдруг самый младший, жадно глядя на тех двоих. Он не заметил, когда один из них вырвал кустик, а второй поднял из-под ног какой-то корень.

Бык остановился.

Остановились и они.

Бык опустил морду к земле, как бы нюхая ее.

Все четверо сели на землю.

— Теперь мы догнали бы его, — сказал самый младший. — Ой, как холодно. У меня шея вспотела… Умру с голоду.

— Я еле жив, — отозвался тот, что в легком пиджаке.

— Бык лег! — громко произнес одутловатый.

Бык действительно лежал.

— На быка! — сразу же выкрикнул толстяк в полушубке.