Млечный путь (СИ)

Невидимой тенью Ньют следует за Томасом, наблюдает, как расцветает его лицо, как все шире и радостнее становится его улыбка, как все чаще Томас старается сдержать слезы. Те слезы, что он не может позволить себе показать кому бы то ни было, потому что внутренние монстры есть даже у него. И монстры эти ни за что не дадут Томасу хоть секундную слабость выдать напоказ. Те слезы, что переполняют его существо через край и теперь готовы вылиться из сосуда, но Томас упорно пытается им найти в себе новое место. Те слезы, что Ньют видел уже не единожды, но упрямо пытался не замечать. Разве так поступают?

Томас общается с потерянной матерью так, словно она никогда его не оставляла. Так, словно всегда была рядом. Так, словно она для Томаса все и немножечко больше. Мать общается с найденным Томасом так, будто не она прекратила общение с ним на долгие годы. Будто не она стала причиной того, насколько Томасу пришлось пересмотреть для себя весь свой мир. Будто она не была виновата во всем, что с ним случилось.

Но Ньют, шагая рядом с ними насколько может незаметно, не знает всего. Не знает ничего.

Томас и вправду выглядит счастливым. Томас — тот человек, который, Ньют убеждался уже не раз, готов радоваться любой мелочи в своей короткой жизни, потому что уверен, что это несравнимо много. Потому что уверен, что любой день — повод для радости. Потому что он — воин с серостью окружения, и та могла бы проиграть только уже под напором его ярчайшего оптимизма.

Места сменяют друг друга со скоростью света: за один день Томас поставил себе целью показать матери весь город, чтобы напомнить ей все то время, которое они вместе проводили, когда он был еще совсем маленьким. И Ньют уже едва может идти, не поспевая за ними двумя, такими сверкающими и счастливыми, что слепнут глаза. Парк и детские качели, музыкальная школа Томаса, в которой когда-то преподавала и его мать, кафешка, в которой они бывали почти каждый день, которая стала лично для них двоих маленьким раем, мостовая, по которой оба без сомнений пробежали босиком, оглушая веселыми криками и Ньюта, и любых прохожих. Смотреть на них уже нет сил. Но Ньют смотрит. Смотрит, рассматривает, запоминает, до боли впитывает в себя образы счастья. И понимает, что для него счастье — понятие настолько же эфемерное, как надежда на нормальную жизнь.

Томас легко замечает его меланхолию. Подбегает к Ньюту мгновенно, и лицо его — то самое обеспокоенное лицо, к какому Ньют уже давно привык. И если бы Ньют мог, он обязательно бы достал из-за пазухи фотографию лица Томаса и показал бы ему — чтобы тот сравнил и понял, насколько его выражение всегда похоже. Насколько оно одинаково. И насколько забавно.

А мать стоит в стороне и улыбается самыми краешками губ. Так, как часто улыбается Томас. И Ньют замечает, насколько они похожи, насколько они родные, насколько Томас перенял ее черты. А сравнить себя со своей матерью Ньют не рискует. Боится не найти отличий.

Что говорит ему Томас, Ньют не слушает. Только смотрит ему за спину, точно в глаза — такие же темно-янтарные — его матери и не может от них отвернуться. И в них такое понимание его самого, что Ньюту хочется завыть. Разорвать ребра, вырвать легкие — что угодно, только бы перестать что-то чувствовать. И недовольный тем, что Ньют совсем не обращает на него внимание, Томас кладет руки ему на щеки, заставляет повернуть голову, и Ньют лишь тогда с огромным трудом позволяет себе перевести на Томаса взгляд.

Томас убеждает Ньюта, что все хорошо. Убеждает, говорит какой-то сбивчивый бред, лепечет что-то заплетающимся языком и сам забывает, что несет. Ньют смотрит ему в глаза, не отрываясь, и ощущает, как быстро в груди разливается тепло — будто от дорогого алкоголя. Так ли часто он чувствовал что-то подобное?

— Томми, — выдыхает он и улыбается — надломленно, надрывно, но однако же почти спокойно, и Томас прерывается, обрывает себя на полуслове, затыкается совершенно внезапно, но на улыбку отвечает — чуть ли не до глупости радостно.

Ньют обнимает его аккуратно, едва позволяя себе дышать. Может быть, потому что боится, что этот момент рассыплется, как тысячи других, и никакого тепла снова не будет и в помине. Он утыкается Томасу в плечо и цепляется за его рубашку пальцами так лихорадочно, так судорожно, словно знает, словно уверен, что сейчас из-под ног исчезнет сама земля. А Томас гладит его одной рукой по спине, совсем даже ласково, второй зарываясь в волосы и перебирая пряди. И наверное, Ньют никогда не чувствовал себя так хорошо.