Мне сказали прийти одной

Я понимала, что в «Нью-Йорк таймс» рассказ эль-Масри воспримут как прямое нападение на ЦРУ и его методы в так называемой войне против террора, но это была не первая услышанная нами история о необычной программе ЦРУ по экстрадиции преступников, в рамках которой люди, подозреваемые в терроризме, передавались из одной страны в другую, «минуя официальные каналы». Начиная с 11 сентября эти тайные методы нашли широкое распространение и затронули более сотни предполагаемых террористов, которых перевозили в тюрьмы разных стран и в секретные американские заведения в Афганистане, Польше, Таиланде, бухте Гуантанамо, Румынии и Литве. Среди похищенных был Махер Арар, канадский инженер, родившийся в Сирии, которого подозревали в том, что он был оперативником «Аль-Каиды». Арар утверждал, что после того, как его схватили в Нью-Йорке в 2002 году, американские власти переправили его в Сирию и там десять месяцев держали в тюрьме и пытали. Другой задержанный, австралиец по имени Мамдух Хабиб, обвинил федеральные власти в том, что после шести месяцев пыток в египетской тюрьме его отправили в тюрьму Гуантанамо на Кубе. По оценкам организаций по защите прав человека, десятки таких «особо ценных» арестованных тайно содержались в секретных тюрьмах по всему миру.

Я перечитала заметки, сделанные во время интервью. На следующий день я начала обзванивать своих информаторов в спецслужбах Германии. Официально люди заявляли, что никогда не слышали ничего подобного. «Вы начинаете верить в сказки?» – спросил меня один чиновник. Я спрашивала себя, сколько же мне потребуется дней, чтобы узнать, говорил ли эль-Масри правду.

Моей следующей надеждой были информаторы, которых я называла «люди из телефонов-автоматов», потому что я звонила им только из старомодных телефонных кабинок, чтобы нас никто не подслушал. Позже я использовала для этой цели старые телефоны Nokia, которые покупала в магазинчике около вокзала. В этом магазинчике продавцы знали, как добыть незарегистрированные сим-карты, с помощью которых я звонила своим источникам, за которыми могли следить. Большинство из этих людей составляли чиновники, с которыми я познакомилась в Ираке и сразу после возвращения оттуда. Они были из Германии, Соединенных Штатов, различных ближневосточных стран и Северной Африки и располагали конфиденциальной информацией.

Я нашла телефон-автомат неподалеку и позвонила сотруднику немецких спецслужб с высоким рангом. Он дал мне номер «для экстренных случаев», а не свой обычный номер сотового телефона.

– Вам удобно говорить? – спросила я.

– Долго говорить я не смогу, но вашего звонка ждал.

Я сказала, что мне нужен его совет и рассказала о деле эль-Масри, не называя имени и не вдаваясь в детали:

– Мне нужно знать, правда ли это, или я попусту теряю время. Я буду рада любой помощи с вашей стороны. А почему вы сказали, что ждете моего звонка?

– Нет, я не думаю, что вы попусту теряете время, – сдержанно ответил он. – Вы на правильном пути. Это большое дело.

Я покрепче прижала трубку к уху, чтобы не пропустить ни слова.

– Ответ на ваш второй вопрос: немецкие власти получили официальную информацию практически в тот самый день, когда этот человек вам позвонил.

– Какие власти? И как они узнали, что он мне звонил?

– Это означает, что за одним из вас или за обоими следят. Возможно, вы захотите проверить это в Министерстве внутренних дел, но остальные тоже получили информацию. Мне пора идти.

Я повесила трубку. Голова у меня закружилась. Я все еще искала мотив, но теперь по крайней мере точно знала, что у меня в руках что-то. Мой следующий звонок был специалисту по связям с общественностью Министерства внутренних дел.

– Никаких комментариев, – услышала я на другом конце линии.

Я позвонила Мэтту Пурди с телефона-автомата, поскольку не была уверена, что мой мобильный и домашний телефон не прослушивают, и передала то, что рассказал мне информатор.

Это все поменяло. Редакторы сказали, что с этого момента я работаю над этим материалом совместно с лондонским коллегой Доном ван Натта. Я позвонила эль-Масри и попросила номер телефона его адвоката Манфреда Гнжидика. Гнжидик был немцем хорватского происхождения, который занимался иммиграционным правом и представлял интересы людей, которых обвиняли в принадлежности к террористическим группировкам. Он вел и другие дела, связанные с мечетью в Ной-Ульме. Гнжидик сказал мне, что послал письма в Министерство внутренних дел, в Министерство юстиции, главе ведомства федерального канцлера и лично канцлеру Герхарду Шредеру и что от имени эль-Масри он возбудил дело против неизвестных личностей. Я поделилась с Доном всем, о чем узнала.