Мне уже не больно (СИ)

— Леш, я даже спрашивать не буду, что это такое, — вздыхает она обреченно, кидая огромный кулек грязных носков, который достала из пыльного пространства за шкафом, в отдельный пакет. — Когда приедем, надо будет срочно все перестирать.

Я посмеиваюсь над тем, как Лешка краснеет и бормочет что-то в свое оправдание, рассеянно перекладывая рубашки с одного кресла на другое и не зная, куда бы приткнуться с помощью.

Когда в квартире не остается ничего неупакованного, Вик с Лешкой сгружают коробки и сумки во вместительный багажник джипа, а все, что не влезло, заталкивают в серебристую «Тойоту» Василисы.

— Может, оно и к лучшему, что вы переезжаете, — говорит Вик, глядя, как за окном машины проплывают безликие фасады домов, как растет в размерах городской пейзаж — от приземистых кучных пятиэтажек к высоким зданиям центра, за которыми не видно пасмурного серого неба. — Тебя наконец-то оставят в покое… — он смотрит на меня, будто бы раздумывая, говорить, или нет. — Слышал про отца Алика? У него вчера остановка сердца была, еле откачали.

Я проклинаю себя за то, что не могу отнестись к новости безразлично. Это все еще задевает меня, заставляет смутно беспокоиться.

Даже после того, как я узнал, что мать Алика сбила моих родителей два года назад, а его отец отмазался и не выплатил компенсацию ни нам, когда деньги требовались как никогда остро, ни другим жертвам аварии. Даже после того, как меня стали одолевать люди в строгих костюмах, жаждущие знать, отношусь ли я хоть косвенно к делам Милославских. Даже теперь, когда Алик если и появляется в лицее, то смотрит на меня как на пустое место, без презрения или ненависти, а с простым равнодушием. Даже когда Громов рассказал всем в классе о том, что Алик наигрался немощным инвалидом и бросил.

И я все равно переживаю за Алика, за его отца и судьбу компании, которая находится на временном управлении заместителей.

Даже по-человечески разозлиться я не могу. Докатился. Ничего не скажешь.

— Не слышал, — отзываюсь тускло, подпирая подбородок кулаком. Всем своим видом показываю, что развивать тему не намерен, и Виктор понимающе замолкает.

*

В лицее все по-прежнему.

Сижу, тупо уставившись на доску, изредка, когда одолевает желание, записываю что-то под диктовку. В остальном же мысли разбегаются, и в голове становится так пусто, что я почти забываю о ноющей тупой боли, засевшей под сердцем. Не замечаю взглядов одноклассников — ни ехидных, ни насмешливых, ни даже сочувственных.

Не замечаю Алика, сидящего в противоположном конце класса.

Когда учителя обращают внимание на мое безделье, утыкаюсь в тетрадь, пишу пару слов и снова отвлекаюсь на любование видом из окна. Идет первый снег, кружится в стылом прозрачном воздухе, оседает на мраморных статуях парковой территории и тут же тает, покрывая пухлые лица статуй-херувимов влажной пленкой. Город тонет в снежной белой взвеси, взметаемой порывами холодного ветра. Приближается зима.

Позади меня садится Антон, наклоняется, так что я чувствую его горячее дыхание у себя на шее. Когда учитель отворачивается, он шепотом спрашивает:

— Ты уже два дня не появлялся у себя в квартире. Переехал?

Издаю легкий скептический смешок. Интересно, его Алик подрядил за мной следить? Оставят ли меня когда-нибудь в покое, или им мало моего отчаяния и унижения?

— Не твое собачье дело.

— Ник… — тянет Антон умоляюще. — Все совсем не так, как тебе кажется.

— Ага, — отзываюсь язвительно, едва не соскакивая с шепота на громкое бормотание, — и третьеклашки, которые называют меня педиком и подсовывают мне в сменку тухлые яйца — плод моего больного воображения.

Виктора сегодня нет, он с родителями делает на кухне ремонт, и я начинаю слегка беспокоиться, как бы меня Антон после урока не зажал где-нибудь в углу и не вытряс адрес силой. Раньше он казался мне славным малым, добродушным и миролюбивым, но теперь я не знаю, чего от него ожидать.

— Ник! — повторяет Антон настойчивее, но тут подключается сидящий рядом Дубль.

Я даже вздрагиваю, когда он выключает игрушку «Май литтл пони», откладывает айфон на край стола и всем корпусом поворачивается к Антону.

— Васильев, поимей совесть, — говорит он тихим угрожающим басом. Карие глаза из-под его русой челки смотрят неожиданно злобно для флегматичного Дубля. — Если бы Никита не был в инвалидной коляске, он бы уже давно тебе морду начистил, сам знаешь. Так что захлопни варежку, у меня из-за твоего бубнежа Эппл Джек не апгрейдится.

Понятия не имею, что такое Эппл Джек, но Антон от неожиданности отстраняется, покорно садится обратно на стул и молча открывает учебник. Дубль тем временем поворачивается ко мне и без улыбки сообщает:

— Аполлинарий.

— Что? — переспрашиваю хриплю, сомневаясь, что правильно расслышал. Если быть до конца откровенным, я вообще не уверен, что все это мне не снится.

— Зовут меня Аполлинарий, — поясняет Дубль, глядя на меня немигающим взглядом карих глаз. — Смолов. Сын владельца сети казино.